Штоб жонка любила!
Штоб дети познали
Дай батьком назвали!
Ганна смотрела на мальчика виновато и нежно, глушчла в себе желание подойти к нему - угостить, погладить по головке, сказать что-нибудь хорошее, ласковое. Как ни туманил голову хмель, помнила - все знают, что было у-нее с Василем, и ласковость с его братом осудят...
Однако желание подойти к мальчику не отступало, не хотело подчиняться рассудку. Опьяневшей, ей так трудно, просто невозможно было отогнать неожиданное искушение.
"Пойду - будто к Хведьке... Скажу что-нибудь Хведьке, а потом - ему... Будто нечаянно..."
.Она встала, постояла немного возле печи, прижавшись спиной к побеленной стенке. Стоять было нелегко: пол качался, как плот на воде. Теперь пели, шутили над дружками сваты, - на нее, Ганну, не смотрел никто. Словно ее и не было тут, словно и не ее свадьба. И в самом деле, может не ее, сон только... Вздор какой, - чего только не взбредет в голову спьяну!.. Нет, не сон, не сон - ее пропивают!
Не кого-нибудь другого, ее! Пропили уже!.. Но, думая об этом, она теперь не тревожилась, не жалела ни о чем, все было безразлично. Хотелось лишь одного - подойти к Володьке, странному серьезному пареньку, которого раньше будто и не замечала.
Она взяла несколько коржиков, взволнованно подала мальчику:
- На, возьми, отведай! - Он не сразу взял, сначала будто раздумывал, брать или не брать. - Белые, маримонские! - Ганна не удержалась, нежно провела ладонью по его голове. - У, ты, беленький мой!.. - Сказала обоим: - Смотрите же, живите хорошо, дружненько! ..
Едва только сваты и дружки умолкли, за столами стало очень скучно. Все было съедено, горелки не наливали. "Как ни тужились, не хватило!" мелькнуло в Ганниной голове.
Видимо, чтобы не позорить хозяев и не томить людей за столами, догадливые сваты объявили, что пора делить каравай, но вдруг заметили, что исчез кудагто Ганнин отец.
Мачеха вскоре вернулась хмурая, злая, прошипела тихо Ганне:
- Срам какой! На всю деревню! .. Пьяный - как Митя! - Она почему-то заплакала: - За всю мою ласку! За все!..
Отблагодарил!
- Где он? - оборвала ее всхлипывания Ганна.
- За погребом... На колоде...
На дворе было сыро, холодно и так темно, что если бы не тусклый отсвет из окон, не увидела б и крыльца. Ганна постояла немного, чувствуя, как от свежего ветра яснеет голова, крепнет тело. Стараясь не поскользнуться, направилась сквозь желтые полосы в темноту. Отец, еле видимый, даже не шевельнулся, когда она подошла. Будто дремал.
- Тато, вам плохо? - склонилась она над отцом.
- А, Ганнуля! - Отец поискал ее руку, ласково взял в свою. Оглянулся: А этой, гадюки, нет?
Ганна догадалась, о ком он спрашивает, сказала, успокаивая:
- Никого нет... Пошли бы вы, тато, домой... Ищут вас там. Каравай делить надо...
- Поделят. Успеют... - Он вдруг страдальчески, с болью гмыкнул, сказал расслабленно: - Ты помнишь, доченько, мать-покойницу?
- Почему не помню!.. Помню. Пойдемте, тато. Холодно - простудитесь еще, не дай бог.
- Не дождалась. - Ганна услышала в голосе отца слезы. - Не увидит, не поплачет...
- Не надо, тато.
- Разве ж я враг дитяти своему, доченько?
- Не враг, тато. Но не надо расстраивать себя. Все хорошо будет...
- Хорошо? - Ганне показалось, что он послушался ее, стал спокойнее. Но вскоре он опять заговорил: - Ой, дочечко ты моя! Ганнулечка! .. Увидела б все это покойница!..
- Не надо, тато. Все будет хорошо. Это вам только кажется так. Выпили немного лишнее...
- Жалко мне тебя очень!..
- И я вас жалею, тато. Да только не думайте ничего плохого. Все хорошо будет... Разве вы не знаете свою Ганну?
- Знаю, знаю, да - только...
- А знаете, так не бойтесь. И не печальтесь, а то и мне грустно будет. Слышите?
- Слышу. Не буду! - Отец отпустил ее-руку, выпрямил плечи.
- Будьте веселы, чтоб и мне было весело. И вставайте.
Люди ждут, нехорошо. Дайте я отряхну вас немного...
Пойдем.
- Пойдем, дочечко!
Разговор с отцом снова нагнал на Ганну тоску, но она и виду не подавала, что таилось в груди, вошла в хату спокойная, даже веселая, ласково держа за руку отца.
