Хадоська слушала, сочувствуя несчастным: больных уничтожать приказывают, подумать только!
- Оттого грозить стали мне начальники. В тюрьму даже обещал отправить один шалопут из сельсовета... - Захариха вздохнула: - Тяжко, ой тяжко! Хоть в прорубь головой... - Она бросила взгляд на Хадоську, деловито спросила: - Принесла чего?
Хадоська, задумчивая, растроганная, не поняла:
- Что?
- Ну - чтобы заплатить за работу...
- А-а... Принесла...
Хадоська вынула из-за пазухи носовой платок с деньгами, выбрала все до копеечки, отдала. Сняла свитку, скинула дорогое сокровище - кафтанчик вышитый, протянула ей: скажет матери, что потерялся. Захариха, которая хотела было сосчитать деньги, схватила кафтанчик, нетерпеливо покрутила в руках, осмотрела. Кафтанчик, видно, понравился, - еще бы, такой кафтанчик, да не понравится! Захариха даже надела его, но тут же спохватилась, сняла, свернула.
Посчитав деньги, знахарка взглянула на Хадоську:
- Это - всё?
- Всё... - прошептала Хадоська. Много как надо ей! Еще, чего доброго, и не захочет делать!
- Мало этого...
Хадоська молчала. Конечно же не захочет. Вернет деньги, скажет: иди откуда пришла! Но где ж ей, Хадоське, взять денег еще!
- Нет больше...
- Ну ладно... - смягчилась Захариха. - Жалко мне тебя... Добрая я...
Она спрятала деньги куда-то под мышку, положила кафтанчик в сундук, который тут же замкнула на замочек, подошла к печке. Хлопоча у печки, приказала Хадоське разуться, дала ей рваные сухие портянки, принесла корец горячей воды с чабрецовой заваркой. Хадоська переобулась, напилась. Почувствовала, как по телу разливается ласковое, дурманящее тепло.
- Согрелась? - заметила Захариха. - А ты разденься. Скинь свитку... Нечего...
Хадоська опять сняла свитку. Теперь она сидела, как дома, в серой холщовой кофте, в синей юбке, на которой краска лежала пятнами. Сидела, следила за знахаркой, суетившейся возле печки, и чувствовала, что уже почти не боится" ее.
Только росла в груди тревога перед тем - неизведанным, нехорошим, страшным, что подступило теперь к ней.
Вернувшись от печи, Захариха взглянула так строго, что Хадоське стало боязно.
- Поклянись - чтоб ни слова об этом! Никогда, никому!
Хадоська торопливо, спеша, проговорила:
- Никогда, никому ни слова! Как перед богом! - Она перекрестилась.
- Скажешь - добра не жди! - пригрозила Захариха.
Хадоська так взглянула в ответ, что было видно: пусть режут, пусть жгут - не узнают ничего! Тогда Захариха приказала:
- Ложись!
Хадоська не шевельнулась, словно не слышала. Знахарка хотела уложить ее сама. Но только притронулась к ней, Хадоська дико оттолкнула ее.
- Нет!
- Дурная, чего ты?
Хадоська промолчала. Стыд, страх, отвращение, отчаяние - все отразилось на ее лице сразу. Оно горело огнем...
- Будто - что такое... Будто - одна такая!.. Было тут, перебывало таких...
Глаза Хадоськи тоже горели, дикие, полные отчаяния. Не верилось ничему...
- Дело - простое, девичье... Нечего тут!..
Захариха пошла к полочке, возвратилась со стаканом какого-то настоя.
- На вог - выпей... Успокойся...
Хадоська послушно взяла. Зубы ее часто, тревожно стучали о краешек стакана...
3
Все было так страшно, гак больно, но хуже всего - было невыносимо противно, гадко, стыдно. Так стыдно и гадко, что не могла глаз поднять на Захариху, что хотелось скорее убежать отсюда куда глаза глядят. Только бы не видеть, не слышать ее рядом! А Захариха говорила, успокаивая:
- Вот и все. Считай уже - ничего и нет... Как и не было...
Кровь еще будет идти, но ты не думай ничего. Так и надо...
А вообще, считай, все уже... Ничего нет...
Она сама проводила Хадоську за лес. Хадоська шла, безмерно усталая, удивительно ослабевшая, чувствуя в себе незнакомую, страшную опустошенность, с тупым удивлением думала, что кругом - еще тот самый вечер, который начинался, когда она пробиралась сюда! Тот же вечер только стемнело так, что деревьев не различить. Так мало прошло времени, а сколько передумано, пережито. Как все, кажется, переменилось. Она уже будто и не она, будто совсем иная.
Совсем переменилась. Совсем незнакомая... А вечер - еще тот самый, только стемнело. Тогда только начинало темнеть, а теперь - мрак, деревья кажутся черным пятном, тропинка - пятном чуть посветлее. Небо чуть серее. Все так скоро кончилось, а кажется - долго было. Много, кажется, времени прошло... И так тяжело на душе. Так пусто и отвратительно... Нехорошо перед богом... Он сжалится. Простит... Прости, божечко! Ты все знаешь... Прости...
