Койлерский переулок хранил спокойствие. Там делали вид, будто никто ни о чем не знает. А когда встречали еврея с носом, повешенным на квинту, его спрашивали: «Скажи-ка, гусь лапчатый, ты что, помирать собрался?»
Говорили, что Судный день[20] приурочен к празднику святого Иоанна, когда откроется ярмарка.
Это бывала самая крупная ярмарка в городе. После уборки урожая крестьяне приезжали в город. В амбаре было полно хлеба, на поле — полно картофеля и капусты. Крестьянин приезжал в город с женой и детьми покупать гостинцы. Он продавал выращенный скот, покупал молодняк на вырост. На ярмарке встречались с кумовьями, расспрашивали друг друга об урожае, вместе шли хватить по рюмочке.
И день, которого евреи каждый год ожидали в надежде на заработки, в этом году встречали в смертельном страхе, желая, чтобы он миновал как можно скорее.
Когда день этот настал, евреи чуть свет сошлись в синагоге и начали молиться. Раввин стоял у аналоя, как в Судный день, и в синагоге поднялся всеобщий плач. После молитвы раввин подошел к кивоту, раскрыл его дверцы и стал читать вслух предсмертную исповедь — один стих произносил он, следующий произносили молящиеся. Уходя, прихожане прощались и желали друг другу встретиться завтра в живых…
Тем временем по городскому мосту тарахтели телеги съезжавшихся на ярмарку крестьян. И стук колес каждой телеги отзывался в сердцах евреев смертельным страхом. Казалось, сегодня телеги стучали как-то необычно и шаги крестьян звучали не так, как всегда…
А время шло как ни в чем не бывало. Крестьяне продавали привезенный товар, торговались, уступали, потом покупали то, что им требовалось.
Поначалу еврейские лавки были закрыты. Какой-то крестьянин искал, где бы купить селедку. Тогда одна еврейка открыла свою лавчонку и продала ему селедку. За первым крестьянином пришел второй, потом третий… Лавочник, торговавший на другой стороне, увидав, что одна лавка открылась, открыл и свою. Таким образом открылось несколько лавок… День пошел своим чередом, как и в прежние годы, евреи осмелели, набрались духу и стали торговаться с покупателями…
Вдруг прибежал с конского базара парень с криками: «Спасите! Евреев убивают!»
В ту же минуту лавки закрылись. Ставни захлопнулись. Двери и окна домов оказались на замке. Женщины и мужчины хватали что под руку подвернется — ребенка, лампу, стол, одеяло — и бежали, как от пожара, но тут же останавливались, — где же искать спасения?.. Прятались под кровать… с минуту лежали… Нет!.. Вылезали… Отодвигали шкафы, забирались за них… выходили… Лезли на чердак, спускались в погреб, поднимались на печь… Дети плакали, матери накрывали их подушками, чтобы не услышали с улицы… А на улице, те, что добежали до еврейских домов, начинали колотить в двери, прося их впустить… В дома набивались чужие люди. Отцы стонали: где теперь их дети? И прижимали к сердцу чужих малюток…
В Койлерском переулке тоже услыхали, что убивают. Тогда вышел из мясного ряда Гершеле Козак, схватил мешок, сунул в него три десятифунтовые гири, взвалил на плечо и крикнул: «Пошли, братцы!» За ним последовал весь переулок. Мясники вооружились топорами, извозчики выдернули дышла из возов, рыбаки взяли багры, барышники с нагайками и руках сели на лошадей — и все двинулись на конский базар.
Большая базарная площадь, к которой вели две дороги, была забита возами, но их не было видно за лошадьми, волами, людьми и свиньями… Все это мелькало в глазах, разноголосо кричало и визжало. Пьяные мужики, вооруженные палками, гонялись за евреями, которые, путаясь в длиннополых кафтанах, прыгали и пробирались между телят, лошадей и людей. Истошный крик человека, перескакивающего через телегу и дико призывающего на помощь, сливался с пьяным хохотом преследователя… Испуганные лошади лягали людей и визжавших свиней… Над головами взлетали колья, глиняные горшки, шапки… Переполошенные гуси и куры гоготали и кудахтали, взмахивая крыльями и роняя перья… С дикими криками разбегались в разные стороны люди в черных длиннополых кафтанах…
И тут, в эту сумасшедшую кутерьму и сутолоку, словно струя раскаленной стали в холодное течение моря, врезался Койлерский переулок. И вот уже люди хватаются за головы, пущены в ход обломки железа, стальные полосы, кровью заливает глаза, одежду… Понять ничего нельзя, все перемешалось… Крестьянка, обливаясь кровью, тащит своего избитого мужа, а тот колотит ее кулаками по животу и вырывается. Маленькие дети цепляются за юбки матерей, а отцы отгоняют от себя детей и, вытаращив залитые кровью глаза, лезут напролом в самую толчею… Идет побоище, один другому старается выбить зубы, горло перегрызть… Зверь проснулся в человеке, один другого хочет живьем сожрать…
