Традиция была начата, и парижские бани стали известными и за границами Франции. «Что это за пресловутые бани, о которых говорят даже в Америке? Отведи меня в баню», — просил своего друга Жюльен Грин. (…) Я впервые попал в заведение подобного рода, и перед моим входом тут же автоматически предстало видение ада. Этому соответствовало все: и красноватое освещение, и пар, и тишина, и тела, которые я не сразу различил и которые бродили туда-сюда в зыбком свете, и уродство всего того, что я наконец-таки увидел, уродливые пуза и лысые черепа.
Клиентом подобного рода заведении какое-то время был и Марсель Пруст. Отель Нариньи, который находился по адресу: улица де л’Аркад, 11, был перестроен в баню неким Альбером де Кюзиа, бывшим слугой русского князя. Пруст принял участие в ее обустройстве, предоставив кое-какую мебель: кресла, канапе и ковры, которые до этого находились в квартире, унаследованной им от матери и расположенной по адресу: улица де Курсель, 45.
Марсель Жунандо рассказывал, опираясь на слова одного из парней, работавшего в этом заведении, что визиты Пруста никогда не заканчивались физическими контактами, поскольку Пруст вел себя очень странно. Когда он приходил, издалека показывал хозяину предмет своего выбора, а затем поднимался в комнату. «Через четверть часа, — рассказывал собеседник Жунандо, — я постучал, вошел и обнаружил, что Марсель уже лежал, натянув простынь до подбородка. Он мне улыбался. Я получил приказ полностью раздеться и оставаться возле закрытой двери, где я удовлетворял себя сам под страстным взглядом Марселя, который также онанировал самостоятельно. Сделав свое дело, я вышел от него, предварительно улыбнувшись, не увидев ничего, кроме его лица и даже не прикоснувшись к нему.
Если же он не мог получить оргазм, делал мне знак уходить, и Альберт приносил две клетки. В каждой из них находилось по крысе; животные не ели три дня. Клетки соединялись при помощи двух ловушек прямо на кровати. Тут же два голодных животных бросались друг на друга, издавая душераздирающие крики и разрывая друг друга когтями и зубами.
Тогда удовольствие Марселя Пруста находило свой выход».
Если верить Андре Жиду, Пруст, чтобы испытать оргазм, должен был объединить в один пучок крайне разнообразные ощущения. «Стравливание крыс, помимо прочего, должно было найти в этом свое объяснение. Во всяком случае, Пруст приглашал меня посмотреть на это, — поясняет Жид. — Я столкнулся со своего рода физиологической несостоятельностью. Чтобы довести себя до пароксизма, каких только стимуляторов ему не требовалось! Но все это служило для его книг…»
Ясность сознания никогда не мешает, предаваясь удовольствию, тешить себя иллюзиями, которые в обилии дарят бани. Все устроено так же, как в балете и опере. «Ждали только меня? Вся эта роскошь, все эти зеркала, все эти рука и лица в моем распоряжении! Сладострастие, возведенное до уровня работы, профессия ласки, обращенная в своего рода медицинский ритуал, окрещенный «массажем» или «лечением», все эти бесконечные жесты, которые накапливаются, смешиваются друг с другом, запутываются, сменяют друг друга, не повторяясь (…) и в один момент кавалер и рассыльный оказываются одним лицом».
И как не искать любви во всем этом? Это сфера чистого наслаждения, где подчиняются лишь тому, что заставляет сильнее дрожать. Каждый день приносит нового партнера, а это божественно. Так как он знает это, ибо испытал на себе, он проходит мимо лиц, как если бы это были пейзажи. Таких, которые хороши лишь раз, очень много. Вероятность того, что ты увидишься с кем-то еще раз, практически равняется нулю. А на следующий день уже забываешь и оказываешься неспособным вспомнить своего партнера. Каждому — своя дорога.
«Я один, наедине с самим собой и моей идеей, моим коньком. Больше ничего нет. Даже в наслаждении я не хочу иметь дела ни с кем, кроме меня самого и Ее, моей природы и Природы, моего конька и просто Конька. Сообщники — это случайные неизбежные пособники, сменяющие друг друга посредники. С ними я имею д£ло, и мне ничего не остается, кроме как нуждаться в них. Расскажите мне об их очаровании, оплачиваемом наличными».
