А затем, в ответ на забавные соболезнования своего друга: «Ах! Ты смеялся, старый мерзавец, коварный гость, по поводу моего злосчастного члена. Ну так вот, знай, что на данный момент он здоров. Есть небольшое затвердение, но это шрам смельчака, что только увеличивает его поэзию. Видно, что он жил, что он прошел через несчастья. Это ему придает фатальный и бывалый вид, что должно нравиться мыслителю».
Переполненный идеями, появившимися у него после путешествия, Флобер быстро почувствовал, в чем для него заключается тайна Востока. Вкус к насмешничеству, лежавший в основе его характера, в контрастах, которые давали о себе знать практически каждое мгновение, нашел прекрасную подпитку. Оборванцы перемещались по улице с достоинством, способным заставить плакать от зависти принцев крови. Словно жемчужина в куче навоза, роскошные вещи блистали посреди пыли. Девушки, спавшие на своих тростниковых циновках, давили под своими ожерельями из золотых пиастров клопов, запах которых смешивался с ароматом сандала. «До настоящего времени Восток представляли как что-то сверкающее, кричащее, страстное и противоречивое, — скажет он позже. — Там видели лишь баядерок и гнутые сабли, фанатизм, сладострастие и т. д. Одним словом, дальше Байрона никто не зашел. Я же чувствую это иначе. В Востоке я люблю это величие, которое не сознает себя, и гармонию исчезнувшего. Я помню одного банщика, на левой руке которого был золотой браслет, а на правой — нарывный пластырь. Вот настоящий и такой поэтичный Восток: мерзавцы в расшитых лохмотьях, покрытые паразитами. Оставьте паразитов, из них на солнце получаются золотые арабески (…), и хочу, чтобы во всем была горечь, вечное потрясение среди наших триумфов и скорбь в энтузиазме».
В таких экстремальных, не побоюсь этого слова, ситуациях, когда ощущения становятся такими сильными и прекрасными, Флобер проявлял талант, свойственный некоторым людям, — талант умерить свое желание, чтобы почувствовать удовольствие от впечатления, которое сохраняется во всей своей свежести. Все несчастья в жизни происходят оттого, что удовлетворение усиляет желание, как любил он говорить. Он уже пытался сформулировать эту теорию своему старому приятелю по лицею Альфреду де Пуатевену, когда поведал ему, что однажды в Арле предпочел не переспать с женщиной, чтобы не потратить понапрасну свое желание». «Я беседовал со шлюхой борделя, который находится сбоку от театра (…). Я не поднялся в апартаменты. Я не хотел лишать себя поэзии (точно так же, как в Авиньоне я на улице беседовал с этими дамами)».
Кричащие запахи и цвета Египта представляли собой прекрасное условие, чтобы еще раз повторить тот же опыт, о чем он писал своему другу Буиле: «…вывернув из-за угла, мы внезапно оказываемся в квартале, где живут шлюхи. Представь себе, мой друг, пять или шесть кривых улочек, застроенных высокими домами примерно в четыре фута из желтого высохшего ила. В дверях стоят или сидят на циновках женщины. На негритянках — одежда небесно-голубого цвета, остальные одеты в желтое, белое, красное; одежда трепещет на горячем ветру. Над всем витает запах пряностей. Шеи женщин украшают ожерелья из золотых пиастров, которые при любом их движении тарахтят, словно тележки. Они зовут вас завлекающими голосами: «Каваджа, каваджа»; их белые зубы сверкают в обрамлении черных и красных губ; оловянные глаза вращаются, словно колеса едущей повозки. Я снова и снова гулял по этим местам, даря им деньги и принуждая их таким образом звать меня и цепляться; они обменяли меня и пытались завести в свои дома (…). Я не спал с ними, в основном из предвзятости, чтобы сохранить в себе меланхоличность этой картины и сделать так, чтобы она глубоко врезалась в мою память. Я уезжал восхищенным, и это восхищение сохранилось во мне. Нет ничего более прекрасного, чем зовущая вас женщина. Если бы я спал с ними, этот образ заслонился бы другим и смягчил бы его яркость».
Эта теория разрушения через удовлетворение была проиллюстрирована Флобером в последней сцене «Воспитания чувств», где мы можем видеть двух старых разочарованных в жизни друзей, которые вспоминают тот день своей юности, когда они впервые попали в бордель, причем каждый из них пришел туда с букетом цветов в руке: «Фредерик нес свой букет, словно жених, идущий навстречу своей невесте. Но от жары, от страха перед неизведанным, от своего рода угрызений совести и, — наконец, от удовольствия увидеть сразу столько женщин, которые все будут в его распоряжении, он так разволновался, что страшно побледнел и остановился, не говоря ни слова. Все смеялись, всех забавляло его смущение; он решил, что над ним издеваются, и убежал, а так как деньги были у него, то и Делорье пришлось за ним последовать.
