Оставим в покое наркотики и сигареты. Как весело заметил поэт Василий Федоров, открывая свой роман в стихах «Женитьба Дон-Жуана»: «Кстати, поговорим немного о разврате». Обозначим слегка тему вина и — перейдем к теме, сопутствующей первой. Это женщина. Точнее — продажная женщина.
Отсутствие полной истории искусства ощущаешь особенно сильно, когда при рассмотрении какой-нибудь одной стороны предмета хочешь проникнуть в самую суть вещей.
Когда организм от неустанных усилий ослабевает, поневоле приходится искать возбуждающие стимулы. Пока что еще не написано исследование, где были бы перечислены все вина, наркотики, употребляемые и упоминаемые деятелями искусства. Неизвестно, что показали бы статистический материал и анализ. Не исключено, подтвердили бы трезвость большинства поэтов и опровергли бы расхожее мнение, что поэт не расстается с бутылкой. Поэт и вино, художник и вино — ничьей жизни не хватит объять необъятное. Ограничимся поэтому лишь весьма краткими замечаниями.
Вино пенится в строфах египетских арфистов, его жемчужный смех отзывается в вавилонской клинописи, «Песнь песней» насыщена виноградным соком.
Журчание винных струй, льющихся из чаши, смешивается с утренней росой тончайшей лирики. Позднее Бахус и Дионис проникли в Рим, и вот Лукреций наполняет кубок крепким и пенистым напитком. В трактате о вине в жизни поэтов есть страницы о poetes maudits всех эпох. («И дождь, и ночь, и вино», — пел один из них). Варшавская богема облекала свое пьянство в греческие одеяния — это символизировало нечто вроде посвящения в таинство…
Автор «Застольной» поэт Гедил призывал:
Выпьем! Быть может, какую-нибудь еще новую песню
Нежную, слаще, чем мед, песню найдем мы в вине.
Лей же хиосское, лей его кубками мне, повторяя:
«Пей и будь весел, Гедил!» — Жизнь мне пуста
без вина.
Но какая же полноценная пирушка обходится без дружеской беседы вначале и без слияния с желанной женщиной после застолья?
Еще в Древнем Риме появились законы, воспрещающие женщинам пить вино; скорее всего, здесь решающую роль сыграли соображения этические, а не экономические. Ссылаясь на древнейших авторов, Авл Геллий сообщает — ни в Риме, ни во всей Латии женщинам не полагалось пить крепких вин. Чтобы доказать свою воздержанность и строгое соблюдение закона, женщины целовали родственников, убеждая их тем самым, что от них вином не пахнет. Римляне разрешали своим сестрам и дочерям пить лишь слабое вино из виноградных выжимок или изюма. По словам Катона Старшего, в ранний период Римской республики пьющие женщины не только пользовались самой дурной репутацией, но и подвергались таким же наказаниям в суде, как и те, что изменяли своим мужьям.
Кажется, что скитальцы, часто посещающие сомнительные кварталы, обладают разными шансами. Не каждому дано найти на Рождество в своей туфле волшебный подарок в виде аристократической миниатюрной ножки. Кроме того, некоторые люди имеют склонность к более крепким напиткам. Этим как раз и свойственно больше всего терять волю. Ослепленные непреодолимым всесильным желанием, они не в состоянии избежать той ниточки, которая ведет их за угол к первой попавшейся шлюхе. Жан Лоррен не только прочувствовал на себе, но и великолепно описал эту дьявольскую одержимость: «Странное и сладостное ощущение проникает в ваше тело, влажное под беспорядочными одеждами, влажная и теплая ласка, почти лишь легкое прикосновение, но настолько живучее и настолько изысканное, что становится почти болью и влечет вас в какое-то определенное место; это волнующе, это изысканно и похоже на чашечку мякоти, мякоти мясистого и сочного фрукта, чашечку цветка и достойного порицания ночного сладострастия, скрытого вашей собственной плотью, сладострастия, в котором ваше существо плавится, будучи им поглощенным…»
В это мгновение власть над собой утрачивается и тебя ведет к презренным женщинам силой, которая тебя превосходит, подобно тому, как крысы следовали за играющим на флейте крысоловом, прежде чем скрыться в море. В дублинской ночи внимание Джеймса Джойса привлекала песня сирен («О, как обвивают меня твои руки, колдунья, пока вдалеке звучит сладострастная музыка», — писал он в одной из своих юношеских поэм). Песня сирен с Маботт-стрит, этой горячей и темной улицы, куда его увлек демон, чтобы там он отрекся от своей религии. Несомненно, речь здесь идет о своего рода одержимости. Очень религиозный молодой человек, засахаренный в своей преданности Деве Марии, главой братства которой он был, оказался не в состоянии противостоять своим желаниям. В автобиографическом романе, названном «Портрет художника в юности», он описывает своего двойника, терзаемого истерией, со сжатыми зубами и изогнутыми в конвульсиях руками, издающего непристойные крики (повторение кривой надписи на пропитанной мочой стене общественного туалета, как он сам уточняет). Можно подумать, что ты прочитал главу по диагностике из учебника по изгнанию духов. А в глубине лабиринта, в симфонии споров, хриплых голосов и пьяных песен — загорается ад. Черный как уголь и всесильный ад, где платье проститутки превращается внезапно в цветное пятно, светящееся, словно витраж. Дьявол, который не пренебрегает ничем, чтобы ввести в заблуждение душу, желающую пасть, послал ему женщину в красном платье. «Он закрыл глаза, отдаваясь ей душой и телом, забыв обо всем на свете, кроме теплого прикосновения ее мягко раздвинутых губ. Целуя, они касались не только губ, но и его сознания, как будто хотели что-то передать ему, и вдруг, на миг, он ощутил неведомое доселе и робкое прикосновение, которое было темнее, чем греховное забытье, мягче, чем запах или звук».
