– Ну, не преувеличивай. Мы-то с тобой вкалывать приехали, а не по клавишам стучать.
– Ты не понимаешь, Рома. Мы с тобой пацанами двадцатилетними приехали, нам терять было нечего, а он всё бросил уже в тридцатник. К тому же учти, что в мире довольно много людей, которые умеют «стучать по клавишам». И если бы он тогда пришёлся в Лондоне не ко двору, то мгновенно превратился бы в такого же простого работягу. Мыл бы где-нибудь в жральнях посуду, или слесарил по автосервисам. Ну, или лабал бы в каком-нибудь вонючем кабаке, за кашу и выпивку. Мало ли таких. Назад-то в Союз ему дорога заказана. Ну, и короче, тот человек, что затянул его в Лондон, собрал в большом зале самых крутых лордов, от которых и зависела дальнейшая судьба пианиста, и сказал, что сейчас они услышат нечто. А эти лорды, Рома, – не мы с тобой. Они столько всего переслушали, что ой. И вот ты прикинь, выходит к инструменту этакий советский молодой человек, в плохом костюме, и без копья в кармане. А вокруг сидят эти напыщенные рожи. И слажать ему никак нельзя. То есть – совсем никак. Второго шанса у него тупо не будет. А у него решается судьба, вот прямо сейчас. И вот он садится за рояль, и начинает им играть, но не Шопена, а «Черную мессу» Скрябина.
– Чё-чё он им играет?
– Да не бери в голову. Это, к примеру, как если бы тебя сейчас поставили перед президентом России, и предложили бы что-нибудь ему впарить. Все ведь знают, что ты лучше всех умеешь впаривать поддельные часы, соответственно – ждут от тебя именно этого. Ну, а ты вдруг начинаешь впаривать президенту не часы, а, скажем, дорогие кастрюли «Цептер».
– А чё, – заржал я. – Какая разница-то? Мне и кастрюли не слабо.
– Да это понятно. Но часы-то ты впаришь ему наверняка, потому что они у тебя от зубов отскакивают, заслушаться можно. А вот кастрюли – хер знает, как уж получится. Короче, во-первых, «Черная месса» Скрябина – произведение невероятно сложное. Во-вторых, Демиденко был представлен, как один из лучших в мире исполнителей именно Шопена. И, будь уверен, сыграл бы им тогда этого Шопена так, что у этих лордов шкура бы на хер позаворачивалась. А он решил пойти на принцип, и показать русскую музыкальную школу во всей красе. В такой серьёзный момент, прикинь?
– Понимаю.
– Не понимаешь. Это очень рисковано, Рома. Не каждый на такое способен. И вот Демиденко, молодой и никому не известный русский пацан, садится в Лондоне за совершенно незнакомый рояль, и играет, как в последний раз в жизни. И он сыграл это тяжелейшее произведение так, что у лордов аж пудра с париков за шиворот постекала. И скоро ему предоставили всё сразу – и гражданство, и бабло, и лучшие мировые залы. Потому что поняли: Демиденко реально крутой парень. А не просто очередной голодный перебежчик из массовки.
– Ну, хорошо. Не спорю, это круто. Допустим. А при чём тут залы и инструменты?
– Да при том, что с тех пор прошло уже много лет, и сейчас Демиденко один из самых лучших пианистов в мире. Врубаешься?
– Ну и?
– Ты не нукай, а слушай… И, что вполне логично, играет он на самых лучших в мире инструментах, итальянской фабрики Фациоли. А в московских залах стоят совсем не лучшие.
– Почему?
– Потому, что невыгодно.
– Кому?
– По именам не знаю, извини. Зато точно знаю, что рояли «Фациоли» намного лучше, чем «Бехштейны» и «Стейнвеи», и уж точно намного лучше, чем сраные «Ямахи». Но «Фациоли» в Москве всего четыре штуки, и находятся они совсем не в публичных местах. В принципе, тут всё объяснимо, и проблема только одна: представители «Фациоли», в отличие от той же никакущей «Ямахи», никогда не станут заносить бешеных откатов нашим охамевшим и зажравшимся музыкальным чиновникам. Потому что им западло: они производят шедевры, а не ширпотребные дрова.
– Не знаю, Женя. Мне кажется, ты преувеличиваешь. Меня тут одна знакомая как-то таскала в Московский дом музыки, ну на набережной который, красивый такой. Там стоял вполне себе нормальный с виду рояль. И мужик играл нормально. Все хлопали.
– Ну, понятно, что все хлопали, – ухмыльнулся Алиев. – А что вам ещё оставалось делать-то… Рома, а ты вообще слышал о понятии «акустика»?
