– Умница моя! – ее толстые губы стали неудержимо расползаться. – Не волнуйся, я помню, что ты мне рассказывал. Еще бы…
И тут – невероятная смесь переживаний вырвалась из ломающегося рта:
– Боже, как хорошо, что ты вернулся! Без тебя я стала какой-то ненормальной! Хожу на наше место, на то, где мы с тобой снежную бабу лепили. А эти сволочи по дороге попадаются, следят, наверное. Так я из них снежки леплю, нашу зиму вспоминаю. Скатаю шар и колдую на нем, как ты учил. Слышал, что я тебе про нашего мальчика шептала?..
– Я не… – трепещущим голоском сообщил лже-Игорь. Его, разумеется, не услышали.
– …А он смешные звуки издает, еще смешнее, чем ты, когда… Я ведь этой сволочи для начала челюсть сворачиваю, чтобы не орала. Отлично. Говорю: если Игоря не догонишь, из могилы выкопаю, гада! Передай ему, говорю, как я соскучилась. А ты никак не приходишь! Подонок… к своей-то небось шляешься… – Рот уже корчился в пытке. Огненная страсть поменяла знак с непредсказуемостью пожара. – Боже, как пошло! Мне до сих пор не успокоиться, идиотство какое-то. Почему, ну почему ты так не по-человечески? Я ее найду, обещаю. Придавлю, г-га-ади… – Девушка застонала, синий форменный пиджак странно вздулся.
И настала, наконец, пауза. Слушателя уже трясло. Ему казалось, что глаза у ночной собеседницы светятся в темноте, как у кошки. Хотя в действительности глаза у нее были просто большими, к тому же болезненно распахнутыми, поэтому мертвенный свет фонарей отражался в них ярче обычного. Тугие дроби африканских там-тамов электризовали паузу, но и в этом чуде не было ничего сверхъестественного – тахикардия. Нормальная реакция пугливой сердечной мышцы. «Бежать, бежать!» – пульсировали там-тамы, исторгаясь из хилой студенческой груди.
Он стоял, завороженный монологом, однако пауза тоскливо затягивалась, и тогда он кинул наугад реплику:
– Холодно чего-то.
Попадание было точным.
– Да, пойдем домой, – нетерпеливо согласилась она. – Зажжем свечки, вырубим свет, как на полнолуние, помнишь? Расскажешь про себя, а то мы все не о том, идиоты. Жалко только Вивальди нельзя поставить, я диски в труху раздолбала… Ну что, пойдем? Ты так любишь мои мышцы, Игоречек мой, подоночек мой родной, прямо так заводишься… – Она неожиданно зажмурилась, сжала кулаки. – Я ведь на кладбище была. Даже лопату брала с собой, дура, помочь тебе хотела. А ты сам, сам!.. – и сразу расслабилась, став прежней. Только голос резко изменился: омертвел. – Игорек, чего ты ждешь? Иди ко мне, попроси прощения. Ну? Поцелуй меня, скажи, что я уродина, что я жуткая баба, что ты жить без меня не можешь..
Студент непроизвольно шагнул назад. Еще шагнул. Еще – и угодил на открытый свет. Девушка качнулась следом. Ее ртутное лицо на миг остановилось.
– Слушай, парень, – глухо выговорила она. – Ты кто?
– Я? – шепнул студент.
– А где Игорь?
Он побежал. Сорвался с места, как заяц, не чувствуя ног, не видя земли. Строго по плану. Впрочем, кроме как обратно, больше было и некуда срываться. «Иго-о-орь!» – раздался сзади звериный рев, и немедленно – жуткое буханье. Через две секунды гениальный план рухнул. Студент переоценил свое умение давать деру, согласившись в троллейбусе на заманчивое предложение грубоватой красотки. Не понял тогда, насколько все серьезно. Не понял, насколько все безумно. Когда сошедший с ума механизм готов был хапнуть сверхсильным манипулятором очередную жертву, та вдруг вильнула вбок, продралась сквозь живую изгородь и в мгновение ока вскарабкалась на дерево. Стандартное действие перепуганной обезьяны. Механизм продрался следом, сделав в кустах просеку, и завыл:
– Обманул, сволочь!
Жертва судорожно цеплялась за ветки. Отвечать была не в состоянии: разум остался внизу, здесь же царствовал вселенский ужас. А школьница не стала позорить себя гимнастическими упражнениями слабосильных приматов. Поступила проще: покрепче уперлась ногами в землю и навалилась на проклятое растение, вставшее на пути ее чувства. Что-то яростно шептала себе в нос. Возможно, признание в любви. От этого признания нелепая школьная форма на ней вспучилась и с сухим треском взорвалась. Легко и красиво. Ствол дерева был не очень толстым – в один обхват – покорно заскрипел, завибрировал, пытаясь униженно поклониться. Листья мелко затрепетали, вместе с ними, где-то там, в темной кроне, мелко затрепетала и жертва. Оттуда, разодрав тишину дремлющей улицы, исторгся безобразный визг: перепуганной обезьяне хотелось жить. Предательский скрип набирал громкость, рос ввысь… Очевидно, Милита выскочила на тротуар исключительно вовремя.
