Шелли, наливавшая им следующую порцию молока, замерла на половине стакана.
– О! Это, должно быть, был шок.
– Слабо сказано, – криво усмехнулся Ник. – Я кинулся на Хардкасла, обозвал его лжецом и врезал кулаком в нос за то, что обзывает мою маму. – Он скривился. – Взрослые снова нас разняли, и меня отправили на скамью штрафников на три игры… что для нас практически значило на весь сезон. Тренер тут же отправил меня домой, даже не дал окончить тренировку.
– У тебя получается, что ты больше разозлился на это, а не на то, что узнал о Джоше и своей матери.
Ник ухмыльнулся:
– Ну-у. В каком-то смысле так и было. Я так ненавидел эти штрафы! А что до остального… Я не слишком-то поверил Хардкаслу. Я считал, что он просто болтун и зануда. Так что пока я не пришел домой и не уселся на кухне с молоком и тарелкой печенья и не стал рассказывать, какой этот Хардкасл гаденыш, и спрашивать маму, с чего это он решил, что кто-нибудь поверит в эту гнусную ложь… когда увидел выражение ее лица. – Ник покачал головой. – Один взгляд на нее, и у меня все внутри оборвалось.
Шелли перестала жевать печенье и сочувственно посмотрела на него:
– Это, должно быть, было очень тяжко. Что ты сделал потом?
– Я стал требовать объяснений, но ничего не добился. Ни тогда, ни теперь. – Он с мрачным видом отвел глаза в сторону. Глубоко вздохнув, он встретил доброжелательный взгляд Шелли и выпалил: – У тебя есть только мое слово. Мама просто не станет говорить об этом. Даже теперь, когда я начинаю настаивать, она плачет и твердит, что обещала молчать. Говорит, что поклялась никому ничего не рассказывать. Ее слезы меня добивают… В тот первый день она плакала долго-долго. – Ник опустил глаза и стиснул зубы. – Я раньше никогда не видел, чтобы мама плакала, и это меня потрясло… страшно. Я был в ярости. – Он улыбнулся с осуждением. – Как только может быть мужчина, которому чуть меньше шестнадцати. Я злился не на нее, – поспешно добавил он, – но мне была отвратительна сама ситуация. Как они посмели скрыть от меня правду и позволили мне узнать ее таким манером?
Шелли покачала головой.
– Зная Дубовую долину, они могли бы понимать, что рано или поздно кто-нибудь сообразит, в чем дело. Они должны были рассказать тебе сами. Не сделать этого было… бездумно и жестоко. Неужели они полагали, что ты никогда этого не обнаружишь?
Ник пожал плечами.
– Меня не спрашивай. Мама держит рот на замке, только повторяет, что твоя семья была к ней добра и поддержала ее, когда она нуждалась в помощи. Очевидно, что она никогда не рассчитывала на большее, чем получила, и была этим удовлетворена… Вот это-то и грызет… жжет меня изнутри. – Взгляд его стал жестким. – Твоя мать дала маме денег и оплатила ее обратный проезд в Мексику… и пребывание там… навсегда.
Шелли поморщилась.
– Это похоже на мою мать. Она слишком серьезно воспринимала свое положение в долине. Не хотела, чтобы хоть что-то бросило тень на имя Грейнджеров. – Она нахмурилась. – Но если твоя мама уехала, чтобы никогда не возвращаться, что произошло потом? Она ведь вернулась.
– Да, вернулась. – И поторопился добавить: – Но не потому, что хотела получить больше денег.
– Я в этом не сомневаюсь. Но почему она вернулась?
Он провел рукой по темным волосам.
– Не знаю, известно ли тебе, что мамин отец умер в Мексике, когда она была ребенком, и оставил семью в полной нищете. После смерти отца они практически жили на улицах. В общем, Инес, моя вторая бабушка, написала своему единственному брату, моему двоюродному деду Оливерно. Он устроился здесь раньше и работал на Боллинджеров. – Ник бросил нанес осторожный взгляд. – Когда же он получил письмо бабушки Инес с мольбой о помощи, он послал за всей семьей и помог им найти работу здесь, в Дубовой долине. – Он снова посмотрел на Шелли. – Она ведь жила здесь с одиннадцати лет. Здесь выросла… имела гражданство. Тут жили ее дядя, сестры и брат. А в Мексике оставались просто какие-то кузены или что-то вроде. Ей там было одиноко. Так что когда мне исполнилось полгода, она не могла больше терпеть и вернулась. К своим родственникам, а не к Грейнджерам.
