– Почему, Мария? Почему Джош это сделал?
Темные глаза Марии были печальны, она покачала головой:
– Я не знаю, чика. Десятки раз задавала себе тот же вопрос, но не нашла ответа.
– Он иначе выглядел? Может, что-нибудь тебе сказал в тот день, что показалось странным… или не к месту?
– Нет. В тот день, когда это случилось… – Голос Марии прервался, потом она продолжила: – Перед тем как отправиться в конюшню седлать коня, он ущипнул меня за щеку. Помнишь, как он это делал? Сказал, что отъедет ненадолго и хочет, чтобы на обед подали сердечный приступ: бифштекс, картофель-фри и яблочный пирог с мороженым на десерт. – Глаза ее наполнились слезами. – Поверить не могу, что его больше нет.
Они помолчали несколько минут, прихлебывая кофе и думая о самоубийстве Джоша. Потом вновь заговорили о другом. Мария расспрашивала о жизни Шелли в Новом Орлеане, Шелли—о главных событиях, которые произошли в долине за время ее отсутствия. Их оказалось немного: перемены в Дубовой долине не торопятся случиться. В этом ее прелесть. Мария рассказывала о свадьбах, рождениях и смертях, упомянула о новых деловых предприятиях в городке, а затем разговор перешел на ее детей.
Шелли хорошо помнила обоих: мальчика Ника, юного авантюриста и проказника, и младшую девочку Ракель, робкую тень с широко открытыми глазами, которая молча следовала за Марией, когда та работала по дому.
– Представить не могу, что они уже взрослые, – воскликнула Шелли. – Боже мой, они же были ребятишками, когда я видела их в последний раз! А теперь ты говоришь, что Ракель работает в Санта-Роса ассистенткой дантиста, а Ник открыл свое дело. Поверить не могу! Не может быть, что прошло столько лет!
Мария улыбнулась и встала из-за стола, забрав чашки.
– Мне-то все это кажется возможным. Особенно по утрам, когда я встаю с постели и коленки скрипят и хрустят.
Звук подъехавшего автомобиля помешал Шелли ответить.
– О Господи! Это Майк Сойер, а я еще не готова, – торопливо сказала она, вскочив со стула. – Пожалуйста, впусти его и напои кофе. Мне нужно переодеться. – Бросив взгляд на свои старенькие выцветшие джинсы, она добавила: – Джошу было бы все равно, что на мне, но я буду чувствовать себя лучше, если оденусь поприличней.
Тень прошла по лицу Марии.
– Ты собираешься развеять его прах сегодня?
Шелли кивнула. Одна из главных причин, по которой она сейчас была здесь, вызвала острую боль в сердце.
– Да. Майк подумал, что я захочу поскорее с этим покончить. Он сказал, что не хочет, чтобы я слишком долго над этим, задумывалась. Он предложил поехать со мной… считает, что мне лучше быть не одной в такой момент. – Она нахмурилась. – Я думаю, что, как адвокат семьи, он хочет удостовериться, что я действительно развею пепел Джоша, а не поставлю урну с прахом на полку в кладовке.
– Ты не против, если я поеду с тобой? Твой брат очень хорошо относился ко мне и моим детям. Он дорог мне, и Нику, и Ракели.
– Конечно, не против! Если бы я не была так занята собой, то обязательно предложила бы это сама. – Чувство вины захлестнуло ее. За годы ее отсутствия они с Джошем поддерживали отношения, исключавшие всех других – общались только вдвоем, – и она позабыла, что у него была жизнь, отдельная от нее, что остались люди, которые были к нему привязаны, любили его. Он завещал, чтобы прах его был развеян без шумихи и помпы, но наверняка не стал бы возражать против присутствия Марии. А что касается Ника и Ракели… Муж Марии, Хуан, насколько ей помнилось, большей частью отсутствовал, так что Джош взял на себя заботу о ее благополучии. Так же как вел себя с ней, сестрой. Ее брат, подумалось ей, обладал склонностью быть патриархом. Ему бы ораву собственных ребятишек, чтобы заботиться, а вместо этого пришлось думать только о ней. И иногда о Нике и Ракели. Они тоже любили его.
Поддавшись порыву, Шелли спросила:
– Как ты думаешь, Ники Ракель хотели бы тоже быть там? Я не назначила определенного времени, чтобы это сделать, так что, если хочешь, свяжись с ними и спроси.
Мария так и поступила, и потому днем на гребне Помо-Ридж над долиной стояла сумрачная группа из пяти человек. На три тысячи шестьсот футов ниже лежала Дубовая долина, все еще не вышедшая из объятий зимы, пестревшая своими просторами. Засеянные поля были нежно-зелеными, а свободная земля – коричневой и желтой от прошлогодней листвы и трав. Новая поросль еще недостаточно поднялась, чтобы скрыть их. Хотя многие деревья уже зазеленели, редко разбросанные по долине дубы стояли голые, и единственным признаком их пробуждающейся жизни были порозовевшие кончики обнаженных ветвей. Весна была на пороге. На противоположной стороне долины, на горе Себастьян, вздымавшейся над холмами на востоке, еще лежал снег, и сосны с елями темнели на фоне белых склонов.
