– А Доминик, как она? – Инес постаралась сказать это так, чтобы голос не выдал ее, и очень внимательно наблюдала за реакцией Джулиана.
– Я думаю, так же, как остальные, – просто ответил Джулиан. – Я не разговаривал с ней. – Это была правда. – Единственным человеком, кто не отравился, была Рамона.
Он не хотел говорить о Доминик. После того вечера еще большее бремя стыда и вины тяготило его. Теперь он ясно понимал, что его слабость была обыкновенным и примитивным соблазном плоти, жадной похотливостью, собственной распущенностью. Взрослый мужчина занимается любовью с девушкой-подростком. Он чувствовал свою глупость и слабость.
Джулиан презирал себя за связь с Доминик, за то, что он допустил это, за то, что он по своей глупости сделал ее объектом слухов. Теперь он понял, что будет ненавидеть себя всю жизнь, если сделает хоть что-нибудь, что может ранить Инес. Но он уже ранил ее – он видел на ее лице боль, которую она тщетно пыталась скрыть.
– А почему Рамона?.. – слабым голосом сказала Инес. – Почему Рамона не отравилась?
– Она ненавидит устрицы и никогда их не ест, – сказал Джулиан. – Нам повезло, что она не любит их, – она смогла организовать запаниковавших слуг, вызвала врачей и «скорую помощь» и предоставила тебе самолет. Боже, дорогая, это было ужасно!
– Да, наверное. – Глаза Инес стали закрываться. Она очень устала, но по-прежнему крепко держалась за руку Джулиана. – Я не помню… Мне надо поспать, дорогой. Ты не возражаешь?
Он поцеловал ее в бледный лоб.
– Конечно, нет. Спи спокойно, мой ангел, – прошептал он. – Я люблю тебя, Инес, я так тебя люблю! Я буду здесь, когда ты проснешься. Я всегда буду ждать тебя. Всегда.
Все это время Доминик пыталась связаться с Джулианом. Так же, как остальные, она пострадала от пищевого отравления, вызванного сальмонеллой, в течение суток у нее была рвота и жар, и еще несколько дней – вялость и слабость.
Врачи сказали Хьюберту Крофту, что не стоит проводить съемки при тропической жаре, когда актеры еще так слабы. Лос-анджелесские страховые компании подняли крик, но врачи оставались непреклонны. Он мог разрешить работать только Рамоне, которая не отравилась, и Джулиану, который едва прикоснулся к устрицам и поэтому почти не пострадал. Но в «Кортесе» не было сцен с участием только Рамоны и Джулиана, поэтому съемочная группа и техники лениво сидели в кафе и на пляжах, пили пиво и пунш и играли в карты, а страховые компании кипели от злости. Лежавший на больничной койке Умберто слабым каркающим голосом давал указания и посылал па студию длинные телеграммы.
Доминик не смогла найти Джулиана и решила, что он слишком слаб, чтобы отвечать на телефонные звонки. Но, когда Агата сообщила, что он уехал в Мехико, чтобы быть рядом с Инес, она потеряла самообладание и вышла из себя.
Несколько часов она сидела в комнате, плакала, ничего не ела и слушала песни Эдит Пиаф о любви и измене. Она была несчастна, потому что Джулиан не позвонил ей, даже не послал записку, цветы или еще что-нибудь. Это была боль отвергнутой любви, о которой пела Пиаф. Теперь она поняла, что это такое, и ненавидела весь мир. Она ощущала пустоту в сердце, и у нее совсем не было сил.
Когда Агата или Рамона звали ее, чтобы узнать, все ли у нее в порядке, она отсылала их, а затем, уткнувшись головой в подушку, плакала до тех пор, пока не чувствовала, что у нее больше не осталось слез. Однажды ее навестил даже Хьюберт Крофт. Он постучал в дверь, но она с такой яростью крикнула ему: «Проваливай», что он больше не возвращался.
От Рамоны Доминик узнала о том, что случилось с Инес. Мысли о Джулиане, который был рядом с невестой, заставляли ее страдать от ревности. Узнав название больницы в Мехико, она поручила телефонисту Рамоны заказать разговор.
Когда она сквозь треск помех услышала голос Джулиана, у нее затряслись колени.
– Джулиан, – прошептала она. – О, Джулиан, любовь моя, это ты?
– Доминик? – Он говорил приглушенным голосом, так как стоял возле комнаты Инес. – Доминик, как твои дела?
– О, Джулиан, о чем ты спрашиваешь? Ужасно, – воскликнула она, тихо заплакав в телефонную трубку. – Я очень скучаю по тебе, но от тебя ни слуху, ни духу, ничего, о Джулиан, что случилось с тобой… с нами?
