Клаус сел на кровать рядом с ней и стал медленно, нежно, очень ласково целовать ее. Его язык то выскальзывал из ее полуоткрытого рта, то снова погружался в него.
– Приятно, очень…
– Можно еще?
– Да, пожалуйста.
Джой казалось, что она погружается в теплую морскую гладь. Ей не надо было ничего делать, ни единого движения. Ощущение необычайное: мужчина ласкает ее, а она, безвольная, впитывает эти ласки. Рассудок полностью отключился, и тело само отвечало на каждое прикосновение. Но у нее все же мелькнула еще одна мысль – на этот раз ее любовник гораздо опытнее и искуснее ее. Впервые. Клаус уже снимал с нее футболку.
– Просто прелесть! – сказал он, проведя языком вокруг ее сосков, а потом, опустившись ниже, и вокруг пупка, насколько позволяли джинсы. Но они не позволяли, и он стал расстегивать «молнию». Джой оперлась на локти, приподнимая тело, чтобы ему было легче стянуть с нее джинсы. Видимо, она сделала слишком резкое движение, потому что в ту же секунду ее начало выворачивать. Она даже не успела встать с кровати. Клаус схватил с тумбочки охапку бумажных салфеток и сунул ей. Прижав их ко рту, Джой бросилась в ванную. Спазмы шли один за другим, и, пока она добралась до унитаза, ее желудок уже выдал все, что в него заложили в этот день. Но рвотные позывы не прекращались, и у Джой было ощущение, что ее сейчас вывернет наизнанку.
Тут дверь в ванную с другой стороны – со стороны родителей – отворилась, и показалась мать в ночной рубашке.
– Боже! Джой! Что произошло? – Эвелин увидала только спину дочери, ведь та стояла на голубом кафельном полу на коленях, уткнувшись головой в унитаз и обхватив его двумя руками. Мать не сразу заметила Клауса, возможно, вообще бы его не увидела, если бы он не включил свет. Волосы его были растрепаны, ремень и молния на белых фланелевых брюках расстегнуты.
У Джой опять начались приступы, она издавала дикие, животные звуки. Ее футболка была задрана выше груди, а длинные волосы спускались прямо в унитаз.
– Я прошу вас уйти, – сказала Эвелин Клаусу.
– Но ведь ей плохо! – Он показал на Джой. Ему явно не хотелось оставлять ее.
– Слышишь, вон отсюда! – Эвелин подошла к двери в комнату Джой и с силой захлопнула ее прямо у него перед носом. Клаус остался в комнате один, и ему ничего не оставалось, как уйти. Джой все слышала, но была слишком слаба, чтобы вмешаться.
– Джой, – Эвелин положила руку на плечо дочери, – что он сделал с тобой?
– Ничего не сделал… Я сама виновата. Пойми, я сама во всем виновата…
Мать с трудом расслышала ее ответ. Джой еле дышала от жутких приступов рвоты.
В ванную вошел Нат.
– Она просто перебрала, – сказал он. – Вот и все!
– Но ей же так плохо! Посмотри на нее!
– Значит, она здорово перебрала. Завтра – похмелье, ей будет еще хуже, а потом все пройдет.
– Ей чем-то можно помочь?
– Да оставь ты ее в покое.
– У нее в комнате был мужчина, – сказала Эвелин после того, как они помогли Джой умыться, убедились, что она заснула, и вернулись в свою спальню.
– Ей почти шестнадцать. Естественно, что у нее там был мужчина.
– Нат, она твоя дочь! Неужели тебя все это не волнует?
– Меня волнует, чтобы она хорошо и интересно проводила время.
– И ты это называешь интересно провести время? Твоя полуголая дочь давилась от рвоты, обнимая унитаз, а тот парень стоял со спущенными штанами. Ты что, действительно считаешь это прекрасным эпизодом в жизни?
– Я называю это взрослением. У девочки наступит жестокое похмелье. Это будет ей хорошим уроком.
– Я так не считаю, – сказала Эвелин. Она решила, что такой случай нельзя свести только к похмелью. Она запретит Джой не только встречаться с Клаусом, но даже просто видеть его. Он слишком взрослый и слишком искушенный для ее дочери.
Джой проснулась в полдень от острой головной боли. Впрочем, болела не только голова – давило живот, тряслись руки, глаза – будто засыпаны песком, кожа пошла какими-то пятнами, колени дрожали. Она не могла ни есть, ни спать. Она лежала и следила за солнечными зайчиками, которых щедро дарило ей карибское солнце, и мучительно пыталась вспомнить – было у нее что-то с Клаусом или нет.
