Можно предположить, что и в Средние века любовь была такой же многогранной, противоречивой, изменчивой и зависимой от среды и от положения влюбленных, как и в наши дни. Любовь настолько же была половым удовлетворением, вожделением и страстью, насколько и добродетелью или «искусством». С тех пор как поэт Овидий за две тысячи лет до Фромма написал первую книгу об «Искусстве любви» («Ars amatoria»), культ любви и служение любви считаются равноправными, хотя и с преобладанием влечения плоти. Клясться в одном и хотеть другого не было чуждо людям ни в Античности, ни в Средние века, как, впрочем, и сегодня.
Никакой специфической средневековой любви не существует. Это изобретение потомков. История всегда обращена в прошлое с точки зрения настоящего. События прежних времен представляются — при взгляде назад — первыми ступенями к сегодняшнему состоянию. С такой точки зрения средневековое общество было строго сословным, и романтическую любовь в то время можно было лишь робко воспевать как идеал, но переживать ее в ту эпоху в отличие от сегодняшней было невозможно. С 1939 года немецко-еврейский социолог Норберт Элиас пытался вбить этот взгляд в голову многих ученых. В своем двухтомном труде «О ходе цивилизации» он описывает историю западной культуры как непрерывно восходящее развитие. На месте грубости возникли обычаи, на месте безнравственности — добродетель, на месте принуждения — свобода. Из общественной необходимости любви постепенно развился идеал, а позднее также и практика свободной романтической любви.
Этот до сих пор широко распространенный взгляд нельзя назвать ни целиком ошибочным, ни целиком верным. Верен он потому, что свобода и возможность выбора с времен Средневековья стали в западных странах больше, и в этом нет никакого сомнения. Общество стало намного более вольным там, где раньше сословные границы и непреложные правила поведения стесняли поведение человека. Правила «рынка» любви стали в наши дни намного либеральнее. Неверной представляется точка зрения, согласно которой ход развития цивилизации является непрерывным. Элиас, правда, успел написать свою книгу до Второй мировой войны и Холокоста. Невообразимое варварство, ставшее возможным на высокой ступени развития цивилизации, самым драматическим образом опровергло ложь о непрерывном поступательном развитии Запада.
Элиас к тому же имел самые общие представления о средневековой жизни. Жизнь аристократов, составлявших исчезающее меньшинство, была подчинена предписаниям в большей степени, чем жизнь крестьян, о которых едва ли сохранились какие-либо письменные свидетельства. Тот, кто толкует о средневековой любви, имеет в виду, как Элиас, по большей части придворную культуру элитарной клики. Можно также сомневаться в том, что миннезанг действительно был провозвестником романтической любви, ибо целью миннезанга не было ни телесное, ни духовное слияние с боготворимой дамой. Возвеличивание другого человека до идеала по праву считается сегодня романтическим. Однако такое возвеличивание мы находим уже у Сафо, Еврипида и Овидия, т. е. у древних греков и римлян. Возвеличивание не изобретение Средних веков.
Тем не менее история Элиаса о постепенном прорыве романтической любви стала всеобщим достоянием. Итальянский философ из университета Ка’Фоскари в Венеции Умберто Галимберти нисколько не преувеличивает, когда пишет: «В традиционных обществах, которые были благодаря техническому прогрессу оставлены нами далеко позади, оставалось мало места для выбора единственного партнера и для поисков его собственной идентичности. Если отвлечься от известных групп и очень малочисленных элит, которые могли позволить себе роскошь самореализации, то можно утверждать, что любовь редко освящала отношения двух индивидов; эти отношения служили прежде всего для объединения двух семей или кланов, которые путем брака приобретали экономическую независимость и рабочую силу для своих семейных предприятий и обеспечивали за потомками собственность. Если же речь шла о привилегированных слоях, то их возможности и перспективы были еще больше» (87). Суть заключается в том, что и афинская демократия, и поздний Рим относились к «традиционным обществам», но мы должны тем не менее признать, что браков по любви там заключалось больше, чем в буржуазной и мелкобуржуазной Европе XIX века. Вместо непрерывного подъема здесь мы скорее имеем дело с волнообразной линией.
