И все же!.. Чувствуя, как бешено бьется в груди сердце, Вирджиния откинулась от письменного стола.
Знал ли сам Ингрэм, что, пробыв одну-две недели в качестве потенциального наследника Эрнста, он затем был вытеснен другим человеком? И знал ли кто-то еще об этом? Например, тот же герр Брундт? Или все остальные, кто с таким недоверием взирали на нее на похоронах Эрнста, да и после них тоже? И потом, если Ингрэм действительно считал себя незаслуженно обиженным Эрнстом, почему же он тогда с таким усердием добивался от нее, чтобы она согласилась принять условия второго завещания?
Возможно, конечно, что ни о чем подобном Ингрэм не знал вовсе. А если и знал, не мог ли он, уговаривая ее остаться, руководствоваться какими-то иными, еще более низкими мотивами, нежели просто стремлением добиться от нее уважения к последней воле покойного? Предположим, он рассчитывал на то, что грядущие неудачи постепенно выхолостят всю ее былую смелость? Или надеялся, что по причине полной профессиональной неподготовленности к такого рода деятельности она со временем устанет и сдастся — в подобных условиях она могла бы с готовностью согласиться продать ему виноградники или сдать в аренду, сделав его фактическим руководителем.
Вирджиния мысленно вернулась немного назад, вспоминая, что однажды Ингрэм шутки ради предположил подобный вариант развития событий и что она отвергла его как явно недостойный памяти об Эрнсте. Что, если все это — правда?
Но этому в корне противоречил другой, поистине донкихотский жест Ингрэма, когда он умышленно скрыл от нее, что может в любой момент расторгнуть контракт и уйти. Так во что же она должна была поверить? Окончательно сбитая с толку и усталая, Вирджиния заперла стол, прихватив с собой журнал и тот самый листок с текстом.
Оказавшись в своей комнате, она снова прочитала, а затем и перечитала его. Определенно, никакой юридической силы это завещание не имело. И все же Вирджиния знала, что не сможет уничтожить этот текст, что прежде обязательно должна показать его Ингрэму и, если выяснится, что ему действительно было известно о наличии подобного документа, снова задать все тот же вопрос: почему?
После всех этих открытий и раздумий Вирджинию больше всего волновало одно обстоятельство, а именно то, что, страшась как самого ответа Ингрэма, так и возможного его ухода от такового, ей, как никогда ранее, было необходимо узнать правду об этом человеке.
Поначалу Пол сказал ей, что, если она все же найдет статью Эрнста, он лично заедет за ней. Однако накануне вечером они вместе внесли некоторые коррективы в этот план и договорились о том, что Вирджиния сама отвезет статью в «Драхенхоф», откуда ее и заберет Крис. Теперь же она определенно порадовалась тому, что согласилась на подобный вариант: пребывая в смятении чувств и мыслей, она не особенно стремилась увидеться с Полом и рассчитывала на то, что прогулка в «Драхенхоф» под теплым и мягким дождем подействует на нее как своего рода бальзам для души.
К сожалению, Лизель дома не оказалось, а потому, объяснив фрау Мей причину своего прихода, Вирджиния собиралась уже было уходить, когда хозяйка дома властно остановила ее:
— Нет, фрейлейн Сомерс, прошу вас остаться. Я давно уже хотела с вами поговорить. Поэтому, пожалуйста, присаживайтесь. Да, вот сюда, а я пока приглашу своего мужа, поскольку речь пойдет не только о моем, но в равной степени и о его деле.
Не говоря уже о том, что в еще большей мере это и дело Лизель — по крайней мере, должно им быть! — именно эта яростная мысль доминировала в мозгу Вирджинии на протяжении последующей четверти часа, в течение которой все трое вели изматывающий спор на тему отца и сына Беллов, невинного ухаживания Криса за Лизель, а также категорического заявления родителей девушки о том, что всему этому следует немедленно положить конец.
— Но ведь Лизель уже девятнадцать лет, не так ли? — заметила Вирджиния со всей решимостью, на которую была способна. — В конце концов, разве вы не хотите, чтобы Лизель влюбилась, вышла замуж и зажила счастливой жизнью в окружении мужа и детей? Хотите или нет?
