– Да уж, чего хорошего! – Роуленд поднялся и несколько раз прошелся по тесной комнатке. – Но, с другой стороны, – снова заговорил он, тщательно выбирая слова, – это была азартная игра, и она закончилась выигрышем. Они вдвоем блестяще освещали события в Боснии. Она подписала контракт на шесть публикаций и сделала их, причем так, что лучше вряд ли возможно. Что бы ни думал Ламартин поначалу, его вера в ее способности оправдалась. Ты принял верное решение.
– Да, и не жалею об этом. Но… – Макс вновь замешкался. – Ламартин не оставил мне выбора. Ты должен взглянуть на все эти вещи в едином контексте. Ламартин сейчас – лучший военный фотокорреспондент в мире, согласен? По крайней мере, равных ему на всем свете отыщется два-три человека. Он работал везде: в Индокитае, в Африке, в Афганистане, на Ближнем Востоке. Однако затем он отдалился от этой темы и в течение последних трех лет являлся самым настоящим папараццо[9] – другого слова не подберешь. Теперь – уж Бог знает, почему – он решил с этим покончить. Я, честно говоря, у него не интересовался, но поговаривали, что виной тому были огромные расходы, связанные с разводом, и непомерные требования со стороны его не очень-то приятной бывшей жены. Короче говоря, как только стало известно, что он решил вернуться к военной фотожурналистике и отправляется в Боснию, редакторы газет начали на него форменную охоту. Я сам страстно желал заполучить Паскаля вместе с его снимками. Мне это удалось, но – с условием того, что я отправлю туда и Джини.
Роуленд молча слушал эту исповедь. Макс торопливо продолжал:
– Я понимаю, что ты можешь обо мне подумать, но… Ламартин пришел ко мне и сказал, что готов работать на нас только в том случае, если она поедет с ним. Причем – никаких оговорок и условий. Джини об этом разговоре ничего не знала, и Ламартин взял с меня торжественную клятву, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не должен ей об этом говорить. В противном случае она устроила бы ему ад еще при этой жизни.
Роуленд по-прежнему молчал. Не в силах угадать, о чем он думает, Макс тяжело вздохнул.
– Я хочу, чтобы у тебя не было сомнений: она не заставляла его делать это, хотя откуда мне знать! Впрочем, Ламартин – не лгун и ни за что не позволил бы использовать себя таким образом. Да и она ни под каким видом не стала бы его использовать, Роуленд. У Джини есть свои недостатки, и ты узнаешь о них, когда вы будете работать вместе, однако беспринципность не входит в их число.
Роуленд и на сей раз не произнес ни слова. Макс развел руками:
– Вот, собственно, и все. Если бы Ламартин не приставил мне пистолет ко лбу, я бы, конечно, не отправил ее в Боснию. Во-первых, она все-таки женщина, во-вторых, хотя и раскручивала до этого довольно крутые темы, но на войне никогда не была, и в-третьих, они, можно считать, женаты. Но, повторяю, он не оставил мне выбора. Он так уговаривал меня относительно Джини…
– Он умеет убеждать? – быстро бросил Роуленд.
– О да, еще как! Он нравится мне, я восхищаюсь им и уважаю его мнение. Когда ты встретишься с ним, ты со мной согласишься. Конечно же, он знал, как ей хотелось туда поехать. Да, он повел себя, как влюбленный мужчина и как партизан – он сам признал это. Но вместе с тем убедил меня в том, что его чувства к Джини не влияют на его мнение о ней, как о профессионале. Я поверил в это. – Макс вздохнул. – Признаюсь, я был тронут и капитулировал. И, как ты сам сказал, вера Ламартина в Джини полностью оправдалась.
В спальне снова повисла тишина. Роуленд продолжал молчать. Макс с любопытством взглянул на друга. Обычно собеседникам Роуленда не приходилось дожидаться, чтобы тот высказал свое мнение. Теперь же, с того самого момента, когда мужчины вошли в эту спальню, он выглядел каким-то рассеянным, и это настораживало Макса. Роуленд принадлежал к тем немногим его коллегам, которыми Макс искренне восхищался и уважение которых высоко ценил, и теперешняя его нерешительность удивляла Макса. Правда, одним из недостатков Роуленда, как считал Макс, являлось отсутствие гибкости и неспособность к компромиссам. Может, все дело в этом? При мысли о том, что и у его одаренного друга имеется ахиллесова пята, к Максу вновь вернулось чувство юмора.
