– Хорошо, ты прав, – сдалась Линдсей, озабоченно наморщив лоб. – Мне в самом деле нравится Роуленд. Может быть даже больше, чем просто нравится. Как-то раз я побывала у него дома. Мы просто разговаривали, и вдруг произошло нечто необъяснимое. Наверное, ты знаешь, что я имею в виду, Марков. Это было чем-то вроде бунта сердца, только не яростного, а, если можно так сказать, совсем тихого.
– Как не знать… И что же было дальше?
– Дальше? Ничего. До этого я думала, что полностью неуязвима – ведь такого со мной давно уже не было. С тех пор, когда со мной могло произойти нечто подобное, прошло так много лет, и вот теперь… Кто бы мог подумать? Я же не девочка и не дура какая-нибудь. Этим летом мне исполняется тридцать девять лет. Моему сыну уже семнадцать. У меня даже на теле морщины, – заговорщически понизила она голос. – И я никогда ни с кем не ложусь в постель, пока не выключу всюду свет.
– Господь с тобой, Линди…
– Но это правда! Я знаю, как это глупо. Постоянно твержу себе: все это ерунда, должен же быть кто-нибудь, кому на все это наплевать. Кто-нибудь, кто не обращает внимания на все эти морщины и пятна на моем лице, потому что смотрит не на мое лицо, не на мои груди и не на задницу, а на меня. На личность, у которой есть мысли, душа… – Линдсей осеклась на полуслове. Она чувствовала, что черная безысходность овладевает ею, и презирала себя за это. А потому ограничилась только раздосадованным жестом.
– Тебе незачем выслушивать все это. Еще немного – и я расплачусь от жалости к себе самой.
– Я хочу тебя слушать, уверяю. Потому что хорошо понимаю тебя.
– Так вот, я не вижу их – в этом вся загвоздка. Если они и есть – эти загадочные настоящие мужчины, – то у меня еще не было случая познакомиться хотя бы с одним из них. Те же, которые мне попадаются, подразделяются на три безнадежные категории: женатые, вруны и зануды. Ничего не поделаешь, Марков, такова судьба женщин моего возраста. Все приличное расхватали те, кто помоложе, оставив на нашу долю только объедки и ходячие недоразумения. Я была уверена в этом. Пока не встретила Роуленда Макгуайра.
– Высокого и красивого брюнета Макгуайра? – улыбнулся Марков.
– Да. Но дело не в том, как он выглядит. Во всяком случае, надеюсь, что не это было причиной.
– Тогда назови мне хотя бы пару других.
– Он умен. Очень. И, кажется, добр. Весел. В нем есть какая-то изюминка…
– Прекрасно. И какая же из этих причин главная?
– О, на этот вопрос несложно ответить. Ему плохо. С ним что-то произошло – не знаю, что именно, – но я чувствую это. Он нуждается в любви. Он заслуживает любви. Ему нужна хорошая женщина, Марков. Хорошая спутница.
– Но разве не все мы нуждаемся в хороших спутниках? Марков посмотрел на часы. Сегодня Куэст что-то припозднилась. Придет ли вообще?
– Ну и почему бы тебе не стать этой хорошей спутницей? – вскинул он голову и, сняв очки, вгляделся в ее глаза. Это был его обычный взгляд – быстрый как белка. Марков тут же водрузил очки на нос. – Умна, добра и внешне недурна – мне, например, очень нравишься. Да что там мне – ты многим нравишься. Бойкая как мальчишка, подвижная как ртуть, но главное – у тебя по-настоящему честный, открытый взгляд. Ты остроумна – даже я смеюсь над твоими шутками, а рассмешить меня может далеко не каждый. У тебя солнечная натура – ты не хмуришься, не дуешься. От тебя всем становится светло. Тебе небезразличны другие люди, в тебе нет той маниакальной одержимости собственной персоной, что я наблюдаю у большинства моих знакомых. Ты по-настоящему щедра, Линдсей, – не зажата, не скаредна, и под этим я имею в виду не только отношение к деньгам. Ты первой протягиваешь другим руку. Я хорошо помню это. Помню, как ты поддержала меня два года назад.
Линдсей была очень тронута его словами. Она приняла ладонь Маркова, протянутую ей через стол, и крепко пожала ее.
– Спасибо тебе, Марков. Это самая лестная аттестация из всех, которые мне довелось услышать. Может, как-нибудь аттестуешь меня перед Макгуайром?
– Если он действительно такой, каким ты его описываешь, то в моей аттестации нет необходимости. Ему достаточно всего лишь разуть глаза.
