Михаил долго стоял без движения. Потом взял блузку, которую она выложила на кровать. Бросил обратно в комод, захлопнул крышку и быстро вышел за дверь.
Его не было очень долго, поэтому она решила найти его и спросить, что ей следует делать. Его не оказалось ни в поле, ни в сарае, ни у ручья. Она подумала, что он, наверное, пошел к Элтманам. Может быть, поехал к Павлу… признать, что тот был прав во всем. Более, чем прав.
Но лошади спокойно стояли в стойле.
Она вспомнила о своем отце, и ей стало страшно.
Поразмыслив, она решила, что есть еще одно место, где он может быть. Она надела куртку, взяла одеяло с кровати и пошла на холм, где они когда–то встречали рассвет. Михаил был там. Он сидел, положив голову на руки. Когда она подошла, он даже не посмотрел на нее. Она укрыла его одеялом.
— Ты хочешь, чтобы я уехала? Я знаю теперь, где дорога. — Сейчас по этой дороге даже проезжают повозки. — Я найду дорогу обратно.
— Нет, — ответил он хрипло. Она встала, глядя на закат.
— Ты никогда не думал, что Бог сыграл с тобой жестокую шутку?
— Нет.
— Раз ты так сильно Его любишь, почему Он сделал с тобой такое?
— Я Его об этом спрашивал.
— И что Он сказал?
— То, что я уже знаю. — Он взял ее за руку и посадил рядом с собой. — Чтобы укрепить меня.
— Ты и так достаточно сильный, Михаил. Тебе это точно не нужно. И я тебе не нужна.
— Я не достаточно сильный для того, что ждет меня впереди.
Она побоялась спросить, что он имеет в виду. Она вздрогнула, и он обнял ее.
— Господь дал нам духа не боязни, а силы,[10] — добавил он. — Когда придет время, Он покажет мне путь.
— Почему ты в этом так уверен?
— Потому что Он раньше всегда так делал.
— Хотела бы я верить этому. — Вокруг сверчки и жабы создавали целую какофонию. Почему она раньше думала, что здесь совсем тихо? — Я все еще иногда слышу, как плачет мама, — сказала она. — По ночам, когда ветки стучат в окно, я будто слышу звон стакана, задевающего бутылку, и мне кажется, что я вижу ее: как она сидит на смятой кровати и смотрит в пустоту. Я всегда любила дождливые дни.
— Почему?
— В плохую погоду мужчины обычно не приходили. Они предпочитали сидеть там, где тепло и сухо, и можно спокойно пропивать все свои деньги, как Роб. — Она рассказала ему, как в детстве собирала на улице жестяные баночки и в дождь расставляла их в те места, где текла крыша, чтобы в них падали дождевые капли. — Это была моя собственная симфония.
Задул ветерок. Михаил убрал прядь волос с ее лица, заправляя ей за ухо. Она сидела молча, будто опустошенная. Он был задумчив.
— Пошли, — проговорил он, вставая. Помогая ей подняться, он взял ее за руку, и они отправились домой. Войдя в дом, он достал ящик с инструментами и что–то в нем поискал. — Я вернусь через минуту. Надо кое–что сделать в сарае.
Она стала готовить ужин, стараясь чем–нибудь занять себя, чтобы ни о чем не думать. Она слышала, как Михаил зачем–то забивал гвозди в карниз дома. Он что, пытается развалить дом? Она шагнула к двери, вытирая руки, и выглянула наружу. Он подвешивал к карнизу металлические предметы — жестянки, ложки, гвозди, старую подкову.
Спускаясь с лестницы, он провел рукой но висящим предметам.
— Твоя собственная симфония, — произнес он, улыбаясь ей. Не в силах выговорить ни слова, она наблюдала за тем, как он уносит лестницу обратно в сарай.
Она вернулась в дом и села — стоять она не могла из–за слабости в коленях. Она разрушила его мечты, а он сделал для нее симфонию.
Когда он вернулся, она поставила на стол ужин. «Я люблю тебя, Михаил Осия, люблю тебя так сильно, что умираю от любви». Ветерок пошевелил импровизированные колокольчики, и дом наполнился приятным, мелодичным звоном. Она прошептала слова благодарности. Еле слышно выдавила из себя «спасибо». Похоже, что большего он и не ждал. Когда он поел, она налила горячую воду из котла и собралась мыть посуду.
Михаил взял ее за запястье и развернул к себе.
— Оставь посуду. — Когда он стал распускать ее волосы, она едва могла дышать. Ею овладели смущение и дрожь. Куда исчезли былые спокойствие и самоконтроль? Его нежность разрушила их.
Он перебирал пальцами ее волосы, и она подняла голову. В ее глазах был страх.
