[25], йогуртового отчаяния
prima fascie[26] нелогичны, а то и оскорбительны в качестве метафор. И указанная нелогичность точит поутру зубы этой черной собаки, а в ее слюне пеной бешенства закипает ирония.)
– Оливер, – его явно смутил мой отпор. – Это Стюарт.
– Стюарт, – повторил я и тут же решил выиграть время. – Извини, мне послышался какой-то Тютя.
На это он не отреагировал и только спросил:
– Как жизнь?
– Жизнь, – ответил я, – это, в зависимости от твоей философии, либо великая иллюзия, либо единственно возможный способ существования.
– Старина Оливер – все тот же! – восхищенно хохотнул он.
– А вот это, – нашелся я, – вопрос не только философский, но и физиологический. – И прочел ему краткую импровизированную лекцию насчет кинетики обновления клеток и вероятной пропорции оливеровских тканей, сохранившихся от артефакта, который мельком видел мой собеседник сколько-то тысячелетий тому назад.
– Я тут подумал: хорошо бы встретиться.
И только в этот миг до меня дошло, что он не фантасмагорическая эманация моего утреннего настроения и даже – ненадолго признавая «мир» таким, каким он видится многим, – звонит мне отнюдь не по межгороду. Стю-беби… мой пузанчик Стю… вернулся в город.
СТЮАРТ: Похоже, Оливера ошарашил мой звонок. Ну, я считаю, ничего удивительного. Звонящий всегда больше задумывается о личности вызываемого абонента, чем наоборот. Некоторые имеют привычку, набрав номер, говорить: «Привет, это я» – как будто в целом мире существует одно-единственное «я».
Прошу прощения, это немного не в тему.
Оправившись от первого потрясения, Оливер спросил:
– Как ты нас вычислил?
Немного поразмыслив над таким вопросом, я ответил:
– По телефонному справочнику.
Чем-то мой ответ его рассмешил, и он захихикал, точь-в-точь как прежде. Это были смешки из прошлого, и очень скоро я к ним присоединился, хотя, в отличие от него, и не усматривал в этой ситуации особого комизма.
– Старина Стюарт все тот же, – выдавил он наконец.
– Отчасти, – сказал я, подразумевая: не спеши с выводами.
– Это как? – Характерный оливеровский вопрос.
– Ну, прежде всего, поседел.
– Неужели? Кто это утверждал, что ранняя седина – первый признак шарлатана? Один из остряков и щеголей. – Он стал сыпать именами, но у меня не было желания выслушивать весь список.
– Кем только меня не называли, но обвинение в шарлатанстве явно беспочвенно.
– Ах, Стюарт, это же не о тебе лично, – сказал он, и я, пожалуй, ему поверил. – Такое обвинение, брошенное в твой адрес, не выдерживает никакой критики. Оно дырявое, как дуршлаг. Хоть процеживай в нем…
– Как насчет четверга? Просто до этого меня не будет в городе.
Он сверился с несуществующим ежедневником – я без труда распознаю такие уловки – и нашел для меня окно.
ДЖИЛЛИАН: Прожив с человеком некоторое время бок о бок, всегда понимаешь, если он недоговаривает, верно? И точно так же распознаешь, когда он не слушает или вообще предпочел бы уйти в другую комнату… и еще много чего.
Меня всегда умиляло, как Оливер копит новости, чтобы со мной поделиться, и заходит издалека, совсем по-детски, неся их перед собой в ладонях. По-моему, в этом отчасти проявляется его натура, а отчасти – нехватка впечатлений. Но одно я знаю наверняка: Оливеру хорошо удалась бы роль успешного человека; как ни смешно это звучит, она бы его ничуть не испортила. Я действительно так считаю.
Как-то раз сели мы ужинать. Оливер приготовил пасту с томатным, кажется, соусом.
– «Двадцать вопросов», – объявил он, и я сразу приготовилась слушать.
Мы пристрастились играть в эту игру – не в последнюю очередь потому, что она растягивает общение. Ну, у меня-то не бывает для Оливера такого количества рассказов, я весь день торчу в мастерской: то вполуха слушаю радио, то болтаю с Элли. В основном о ее проблемах с молодым человеком.
– Так-так, – сказала я.
– Угадай: кто сегодня звонил?
И я не задумываясь выпалила:
– Стюарт.
Действительно не задумываясь. Не задумываясь, в частности, о том, что сломала кайф Оливеру. Он посмотрел на меня как на мошенницу или предательницу. Не мог поверить, что ответ пришел мне в голову сам собой.
