— Нет. Не нашел. Но найду! Вот похороним Свена, и я туда вернусь.
— Не кипятись, я всего лишь спросил.
— Прости. Видишь ли, лесбиянка была всего лишь предлогом. Это запутанная история, как и почти все здесь, в Панкове. Но пока я искал ее, встретил одну женщину, которая… ну, не знаю, как это сказать. Может быть, ту, которая чаще всего приходит мне на ум, когда я слушаю музыку. Именно из-за нее я хочу туда вернуться. Ты понимаешь меня, Джошуа? — спросил я, глядя ему в глаза.
— Кажется, да, Струна. Если она для тебя связана с музыкой, значит, ты влип. А нет ли у нее младшего брата? — спросил он с улыбкой.
Мы разразились смехом. Конечно, Джошуа меня не поймет, ведь для него любовь — это нечто запредельное.
Потом он подключил к айподу наушники. Мы курили сигареты и слушали Чайковского и Шумана.
Под утро, когда серый рассвет продирался сквозь темноту, я стоял у окна в комнате психушки, глядя на пробуждающийся Берлин, и слушал громкий стук своего сердца. Мне казалось, что на трещине оконного стекла алым пятном растеклась кровь очередного голубя, забывшегося в полете.
Я плакал…
