Родство. Этим все сказано. Кузины не только сами по себе выделялись из общего ряда, но еще и знаменовали родство. Родство с настоящим, изобильным и опасным миром. Они знали, как в нем себя поставить и добиться внимания. Они могли распоряжаться в классе, в родильной палате, в общественном месте; они знали, как подступиться к водителю такси и к проводнику вагона.
А еще они, как и моя мама, знаменовали родство с Англией и ее историей. Всем известно, что канадцы шотландского и ирландского происхождения не привыкли стесняться того, что их предки бежали в одних лохмотьях от картофельного голода, а прежде были пастухами, батрачили или прозябали в безземельной нищете. Но если твои предки – выходцы из Англии, у тебя всегда имеется наготове рассказ об изгнаннике семьи, об участи младшего сына, о превратностях фортуны, лишении наследства и неравном браке. Возможно, в этом даже есть доля истины; если Шотландия и Ирландия условиями жизни сами подталкивали людей к массовой эмиграции, то англичане покидали родной дом по иным, не столь примитивным, глубоко личным соображениям.
Так обстояло дело и с Шадделеями, предками моей мамы. Изабел и Айрис носили другую фамилию, но их мать была из Шадделеев, и моя мама тоже, хотя после замужества стала Флеминг; а Флора и Уинифред сохранили фамилию Шадделей. Это была фамилия их общего деда, который в молодые годы уехал из Англии, а по какой причине – на этот счет мнения расходились. Моя мама утверждала, что он учился в Оксфорде, но потерял все деньги, которые высылали ему родные, и постыдился возвращаться домой. Потому как деньги он проиграл в карты. Ничего подобного, возражала Изабел, это выдумки; на самом деле он спутался с горничной и вынужден был на ней жениться, а потом и уехать в Канаду. Фамильные владения, говорила моя мама, находились вблизи Кентербери («Кентерберийские рассказы», голубые кентерберийские колокольчики). С этим соглашались не все. Флора утверждала, что имение находилось на западе Англии и что фамилия Шадделей восходит к фамилии Чолмонделей, которая со временем превратилась в Чамли: был такой лорд Чамли, а Шадделеи, возможно, побочная ветвь того же рода. Но по другой версии, говорила она, фамилия эта французская и происходит от Champ de laiche, что означает «поле осоки». В таком случае их предки, скорее всего, пришли в Англию с Вильгельмом Завоевателем.
Изабел признавалась, что она не больно ученая, а потому из всей истории Англии знает только Марию Шотландскую. Кто мне может сказать, спросила она, Вильгельм Завоеватель был до Марии Шотландской или после?
– «Поле осоки» – рассудительно повторил мой отец. – На этом добра не наживешь.
– По мне – что осока, что овес, – бросила Айрис. – Но если верить дедушке, в Англии они жили неплохо – считались мелкопоместным дворянством.
– До, – отвечала Флора, – а Мария Шотландская даже англичанкой не была.
– Я по имени ее догадалась, – сказала Изабел. – Тоже мне уела.
Невзирая на расхождение в деталях, каждая считала, что в судьбе их семьи была какая-то трагедия, какая-то неведомая катастрофа и что у них за спиной, за незримой чертой, в Англии, остались и земли, и дома, и воля, и честь. Да и возможно ли было мыслить иначе, если они еще помнили своего деда?
Тот служил на почте в Форк-Миллсе. Жена его (то ли соблазненная горничная, то ли какая другая) умерла, родив ему восьмерых детей. Как только старшие пошли работать и стали вносить в семью деньги – о таком баловстве, как образование, речи не было, – отец семейства уволился с работы. Непосредственным поводом стала ссора с начальником почты, но дед и без того не собирался больше гнуть спину, а твердо решил сидеть дома, на содержании у детей. По всему это был джентльмен: начитанный, красноречивый, с чувством собственного достоинства. Дети спорить не стали: они тянули свою лямку, растили собственных детей (ограничиваясь двумя-тремя, преимущественно девочками) и отправляли их учиться в школу предпринимательства, в педагогическое училище, на курсы медсестер. Среди этих девочек были моя мама и ее двоюродные сестры; они частенько рассказывали про своего эгоистичного, своенравного деда и никогда – про честных тружеников-родителей. Уж такой он был сноб, повторяли они, но красавец, даже в старости, а какая осанка! Как он умел срезать любого, припечатать словом. Однажды, когда он оказался в – Торонто, причем не где-нибудь, а на главном этаже торгового центра «Итон», к нему бросилась жена шорника из Форк-Миллса, безобидная, недалекая женщина, которая воскликнула: «Ой, ну до чего ж приятно друзей повстречать вдали от дома!»
