– Я быстрее, чем ты, выкарабкался. Лиза сказала – почти сразу… Можно еще покурить, а? Ну вот. Очухался и думаю: что это я разлегся в грязи? Вскочил – и ну отряхиваться. А видок тот еще – восставшие из ада, грязь, кровища… И Лиза меня обсмеяла безбожно…
– Очень страшно было?
– Да нет… я не сразу понял. Меня уже потом тряхануло. Когда Лиза мне зеркало показала и все такое. А тогда как раз было очень хорошо. Как, знаешь, когда расстреливают во сне, а ты просыпаешься после залпа. Как будто приснилась эта машина…
– Мне тоже… Будто приснилось.
– Я знаю, что ты понимаешь. Я потом понял, что после Перехода всегда не страшно и не удивительно. В порядке вещей. Я просто отряхнулся, а Лиза просто сказала, чтобы мы к ней домой поехали. А то, говорит, в милицию заберут в таком виде, ну… Смеялась… Мы сначала пошли к трамвайной остановке, и я так классно себя чувствовал, шел, как по облаку – ну, ты знаешь… а потом вспомнили, что трамваи уже не ходят. Первый час ночи шел. И мы пошли пешком. Вот минут через сорок – Лиза далеко живет, за Обводным, на Лиговке – вот тогда мне худо стало.
– А что?
– Ну, во-первых, мы разговаривали по дороге, Лиза объяснила, что случилось, к витрине меня подвела, показала, что отражения нет. А во-вторых, мне вдруг захотелось жрать до дури. От голода в узел скрутило – хотя, вообще-то, по-моему, это было побольше и похуже, чем просто голод. Как будто все из тебя вынули – такое ощущение.
– Со мной такого не было.
– Я тебе вина дал. Я уже потом узнал, что лучше всего сразу глоточек кагора, ну церковного этого пойла. Вечные все слегка попивают – потому что эта штука чем-то… Ну…
– А, кровь Христова, да?
– Не знаю, насколько Христова, но… в общем, это работает. Лиза это знала, конечно. Можно было бы зайти в какую-нибудь ночную забегаловку или, там, в ларьке посмотреть… но она хотела, чтоб я… как бы… боевое крещение прошел сразу… Граф Дракула вшивый…
– Как?!
– Да так. Не стоит рассказывать. Совсем неинтересно, сестренка…
Они стояли перед стеклянной витриной закрытого магазина, и Лиза смеялась над Жениным удивлением и страхом.
– Да-с, милостивый государь, это ужасное неудобство. Но вы, я полагаю, как-нибудь обойдетесь – вы не кокетливы, я надеюсь? Женщинам это значительно тяжелее. Скажите, по крайней мере, хороша ли я, медведь?
– Да… Еще как.
– Ты тоже неплох. Ты, наконец, приобрел демонический шарм. Смерть тебе к лицу, милый, – и прикосновение Лизиных пальцев к щеке уже не показалось обжигающе-холодным. Не оттого ли, что щека теперь тоже холодна тем же космическим холодом? – Ты мне и живым нравился, мой милый мальчик, но я сказала тебе сущую правду: роман с живым невозможен. Вероятно, я бросила бы тебя или убила, в конце концов… а теперь у тебя есть шанс.
Есть шанс…
Женя смотрел себе под ноги, где в перекрестье теней от фонарных столбов, рекламного щита, уличной тумбы не было его движущейся тени. Это было странно почти до тоски – как будто исчезла часть тела, без боли, но с физически ощутимым неудобством. Ощущения изменились и обострились. Холодная ночь обтекала вокруг, как быстрая вода; запахи, звуки, переменчивый искусственный свет вливались внутрь потоком музыки, трогали до слез. Ночь была щемяще-прекрасна, и невозможно прекрасна была женщина рядом – такая же переменчивая, как ночь, созданная самой ночью из этой ветреной, лунной, морозной материи…
Женя взял Лизу за плечи, повернул к себе и поцеловал снова. Она была невероятно хороша, но теперь вместо наркотической грезы вызывала дикое вожделение. Ее хотелось сию минуту – и Женя почти оттолкнул женщину от себя, борясь с искушением сорвать с нее одежду и овладеть ею прямо на улице, не сходя с места.
– Да, мальчик мой, это серьезно, – рассмеялась Лиза и поправила волосы. – Однако не спеши. У нас много, очень много времени, – протянула она двусмысленно, как злую непристойность.
И именно в этот момент, совершенно некстати, накатило это…
Борясь с собой, Женя кусал губы и стискивал пальцы, а глаза отдельно от разума шарили вокруг, по пустынной улице, в поисках чего-то, знакомого и ожидаемого новой ипостасью. Идти было нестерпимо тяжело, как будто голод мучил уже многие месяцы, хотелось схватиться за живот и согнуться пополам – и от смущения все горело внутри.
