– Ужасно! Похоже на предательство!
– Но ведь это просто символ.
– Я понимаю, но разве они не могли пользоваться нашими символами – хлебом и вином?
– Они и пользуются. Но пасхальное жертвоприношение – и у себя дома, не в церкви, ты подумай! Я раньше рассуждала тоже, как ты, и до сих пор терпеть не могу смотреть, как ягнята идут домой на свою погибель в Страстную пятницу. Но разве это не в миллион раз лучше, чем то, что мы делаем дома, и тем не менее считаем себя гуманными? Вот ягненок бежит домой рысцой, играет с детьми, как собачонка, счастливый. Пока нож не оказался у него в горле, он и не подозревает, что скоро умрет. Разве это не лучше, чем эти отвратительные грузовики у нас дома, битком набитые животными, с грохотом катящие по понедельникам и четвергам на бойни, где – вот она эта гуманность, которая так тебе нравится, – они чувствуют запах крови, испытывают страх, и им приходится ждать своей очереди там, где все насквозь пропахло смертью?
– Да. Да, конечно. – Она вздохнула. – И все же это так ужасно. А вино довольно хорошее. Как, ты сказала, оно называется?
– «Царь Минос».
– Тогда за «траву удачи»!
– За нее и за ястребинку ланглезиус… О!
– Ты что?
– Просто я вспомнила, где нашла его, твой ясенец белый.
– Да? Хорошо. Надеюсь, я смогу туда добраться.
– Думаю… да, – медленно сказала я. – На самом деле он рос в старой церкви, вернее, на ней. И я уверена, есть еще какое-то место, где они растут.
– Вот и хорошо. Мне бы очень хотелось взглянуть, как он растет. Ты говорила, что дорога туда почти до конца приличная?
– Да… дорога, но я бы не сказала, что она «приличная». Местами страшные колдобины. Но все будет в порядке, если смотреть себе под ноги. Все равно… – Я улыбнулась, мое невесть откуда взявшееся ощущение вины при этом прошло. – Было бы намного легче и приятнее отправиться на лодке. Очевидно, недалеко от церкви есть старая гавань. Мы могли бы как-нибудь взять каик, пройти вдоль берега и прямо оттуда направиться в горы.
Я с удовлетворением подумала, что тогда мне не придется испытывать угрызения совести за то, что потащила ее с утра пораньше в горы. Мы можем, например, взять машину из Ираклиона до Айя-Галлини, там нанять каик, и я покажу ей точное место, где Колин сорвал со стены церквушки ясенец белый.
– Нам надо это решить, – сказала Фрэнсис, – правда день-другой можно и повременить: ты ведь не хочешь отправиться туда завтра же? Тони, вы не могли бы подать кофе на террасу? Если ты готова, Никола…
– Я только все-таки схожу за жакетом, – поднимаясь, сказала я. – Дай мне origanum, я спрячу его в надежное место наверху.
Я осторожно положила полиэтиленовый мешочек с драгоценным растением на стол у себя в комнате и взяла висевший за дверью жакет. Когда я надевала его, что-то твердое в одном из карманов глухо стукнулось об угол стола. Я сунула в карман руку и нащупала холодный металл, тонкое острое лезвие ножа.
Холодный предмет коснулся моей кисти, уколов легким разрядом электрического тока. Тут я вспомнила. Я вытащила его из кармана, взглянула на него. Нож Ламбиса, конечно, тот самый, который я забрала у него во время ужасной трагикомической стычки в разрушенной церкви. Мне следовало вспомнить о нем раньше и вернуть. Что ж, я еще смогу это сделать, когда сбудется мое развеселое «до встречи в Афинах».
Я уже повернулась, чтобы убрать его с глаз долой в чемодан, как мне в голову пришла мысль, которая заставила меня застыть на месте с неосознанным еще страхом, растекающимся по коже, как ледяная вода. Когда я приходила забрать полиэтиленовые мешочки для Фрэнсис, я ведь вроде обшарила оба кармана жакета. Да или нет? Я нахмурилась, напрягая память. Потом пришла уверенность: я совала руку в оба кармана и не могла не заметить ножа. Его там не было.
София. Единственное объяснение. София, должно быть, обнаружила нож, когда вешала мой жакет. Она брала его… зачем? Чтобы показать Стратосу и Тони? Брала с собой как раз тогда, когда я видела ее исчезающей за дверью кабинета Стратоса, и только для того, чтобы потом тихонько положить его обратно, пока я обедала? Зачем?
