– Прекрасно. И ты только что это вычитала, чтобы произвести на меня впечатление?
– Ха-ха-ха, в самом деле. – Она взяла в руки книжку, которая лежала около нее на столе. – Это книга о греческих диких растениях, в ней содержатся некоторые довольно любопытные сведения. Там есть большой кусок об origanum, приведенный из медицинской книги Диоскорида, грека, жившего в первом веке. Это изумительный перевод семнадцатого века. Вот он. – Она раскрыла страницу и указала место:
Dictamnus, который некоторые называют Pulegium Sylvestre (а также Embactron, Beluacos, Artemidion, Creticus. Ephemeron, Eldian, Belotocos, Dorcidium, Elbunium, Romans, Ustilago rustica), является критским растением, раздражающим, едким, похожим на Pulegium. Однако обладает листьями более крупными и опушенными, как бы покрытыми шерстью, и не дает ни цветов, ни семян, к тому же проявляет себя так же, как Sative Pulegium, только гораздо сильнее и в большем количестве, поскольку не только при всасывании, но также и когда его прикладывают к чему-либо и при окуривании выделяет мертвую Embria. И говорят также, что коз, выросших на Крите и питающихся этим растением, не берут стрелы… И корень его на вкус теплый: он также ускоряет роды, и сок его, смешанный с вином, помогает при укусах змей… Но если сок капнуть на рану, она немедленно заживает.
– Зачем тебе это? – спросила я Фрэнсис.
– Просто так. Мне было интересно, не пользуются ли критяне этим до сих пор. Я имею в виду эту штуку, которая как-то все лечит «от абортов до укусов змей…».
– Скорее всего – нет. Со временем познания теряются. Так вот она какая – «радость гор»!
– Ничего особенного, я полагаю, но было бы очень интересно посмотреть, как он растет. – Фрэнсис взяла его от меня и снова поставила в воду. – Ты помнишь, где его сорвала?
– Боже мой, откуда! Мы с Ламбисом щипали травку, так сказать, на ходу, как загнанные олени. Но я бы могла, наверное, определить место в пределах двух квадратных миль. Только там очень круто, – предупредила я, – примерно градусов тридцать… а кое-где и под девяносто. Тебе так уж надо… я хочу сказать, ты в самом деле хочешь сходить посмотреть? – Предложенный Марком план немедленного бегства похоронным звоном гудел у меня в голове. Бедняжка Фрэнсис, ей, кажется, так трудно мне отказать! И есть ли опасность? Какая нам грозит опасность?
– Да, очень. – Фрэнсис внимательно и слегка озадаченно смотрела на меня.
– Я попытаюсь припомнить, – сказала я.
Она продолжала смотреть на меня, потом вдруг резко встала:
– Пойдем есть. Ты, я вижу, устала как собака. Тони обещал осьминога и уверяет, что этот деликатес не подают даже в лучших ресторанах Лондона.
– Вполне возможно.
– Что ж, дорогая, все надо попробовать, – сказала Фрэнсис. – Лучше дай мне мои полиэтиленовые мешочки, что бы там ни было – надо сохранить origanum. Я рассмотрю его получше потом.
– Господи, я про них забыла. Я все-таки забрала их из твоей комнаты, пихнула себе в карман жакета, а ушла без него. Пойду схожу за ними.
– Не беспокойся. На сегодня тебе хватит. Это не к спеху.
– Что ты, это одна секунда.
Когда мы шли по коридору, я заметила Софию. С моими туфлями в руках она исчезла за дверью Стратоса. Она, должно быть, закончила уборку наверху, и я снова с ней не встречусь, с облегчением подумала я. Несмотря на протесты Фрэнсис, я оставила ее у дверей ресторана и побежала к себе в комнату.
София навела там полный порядок: жакет висел за дверью, брошенное платье аккуратно повешено на спинку стула, полотенца сложены, а покрывало снято с постели. Полиэтиленовых мешочков Фрэнсис не было в первом кармане – были ли они вообще? – но я обнаружила их во втором и побежала с ними вниз.
Обед вселил в меня бодрость, и даже осьминога мы осилили под пристальным наблюдением Тони. Молодой барашек, который затем последовал, был замечательный, хотя я никак не могла примириться с тем, что у меня в тарелке нежные маленькие косточки молочных ягнят.
– Нет возможности всех их пасти, – сказала я Фрэнсис, увидев, что она тоже мучается этим. – Здесь слишком мало пастбищ, чтобы дать им вырасти. А если попадешь в Грецию на Пасху, боюсь, тебе придется свыкнуться с обычаем, когда ягненка едят всей семьей. Дети любят его, играют с ним, потом ему перерезают горло, и семейство оплакивает его, а завершается все радостным пиром.
