Я постояла с минуту или чуть дольше, сознавая, что множество женских глаз следит за мной из темных дверных проемов. Я подумала: вот бы лодка Ламбиса тихонько пришла сейчас в гавань с востока и на ее борту были бы все: Ламбис – у двигателя, Марк – на руле, а смеющийся Колин на носу с рыбацкой снастью…
Я резко отвернулась от сверкающего пустынного пространства моря, разум рывком возвратил меня из области фантазий к моим проблемам. Вот что еще я узнала в деревенской лавке: в Айос-Георгиосе нет дома, в котором надо что-то скрывать. Колина Лангли здесь нет. Ничто больше не может помочь мне разузнать о мальчике в деревне, где каждая женщина знает все обо всех своих соседях. Ответ на загадку следует искать только в гостинице.
Или… и тут я медленно пошла назад, вверх по улице, все еще сознавая, что за мной следят глаза из темных дверных проемов… или в доме Софии.
В Айос-Георгиосе мог быть только один дом, где я не была желанна.
Самое лучшее – попытаться… А если муж еще дома, за едой, будет интересно и с ним познакомиться. Мне очень хотелось узнать, как он относится к критской одежде.
Казалась древней девой и выбрать шерсть умела,
И с шерстью белоснежной она справлялась смело.
Александр Поуп. Илиада Гомера
Она как раз сидела в дверях своего дома и пряла.
Прожив в Греции достаточно долго, я не перестаю любоваться крестьянками, занятыми этим нехитрым делом. Мягкая пушистая масса белой шерсти на ручной прялке, коричневые пальцы, вытягивающие ее в похожий на ледяную сосульку жгутик, петля на подоле черного платья, кружащийся ком шерстяной нитки на веретене – все это вместе создает картину, которой трудно не восхищаться.
Она не подняла головы, когда я подошла: ствол фигового дерева, должно быть, скрыл от нее мое приближение. Я остановилась на минуту в тени дерева, чтобы понаблюдать за ней. Место, где она сидела, тоже было в тени, поэтому тревоги не было заметно на ее лице, напротив, оно разгладилось, стало моложе, а уродливые руки, двигаясь плавно, размеренно, даже обрели своеобразную красоту.
Я вспомнила легенду о лунных пряхах, которую рассказывала Марку, чтобы помочь ему заснуть и успокоиться самой. Я смотрела на Софию: одетая в черное критянка пряла в разгар жаркого дня. Изгой, подозреваемая, загадочная уроженка этой суровой жаркой страны, правила жизни которой мне неизвестны. Та, кого мне надо расспрашивать.
Я прошла вперед и положила руку на калитку. София подняла голову и увидела меня.
Первой ее реакцией была радость, в этом не могло быть никакого сомнения. Лицо Софии расплылось в улыбке, темные глаза засветились. Потом, хотя она и не двинула головой, мне показалось, что она бросила быстрый взгляд назад, в дом.
Я отворила калитку.
– Можно зайти к вам поговорить? – Я знала, что хотя такой прямой вопрос мог показаться бестактным, но по правилам гостеприимства он не мог остаться без положительного ответа.
– Конечно.
Что-то ее беспокоит, подумала я.
– Ваш муж ушел?
Она как-то боязливо посмотрела на меня, хотя привычные ловкие движения помогали ей выглядеть раскованно, как помогает иногда сигарета в очень сложных ситуациях. Затем она перевела взгляд на маленький костер во дворе, над которым кипела в котле вода.
– Он не приходил еще. – Потом, слегка привстав: – Прошу вас, садитесь.
– Спасибо!.. О, пожалуйста, прядите, не останавливайтесь, я так люблю наблюдать за этим…
Я вошла в крохотный дворик и, повинуясь ее жесту, села на скамейку около дверей под фиговым деревом. Я стала нахваливать ее искусство, восхищаясь ровностью нитки и вертя в руках кусок сотканной ткани, который она мне показала. Забыв о своей робости, она отложила работу, чтобы принести показать мне еще образцы своего тканья и вышивки. Я встала со скамейки и без приглашения прошла за ней внутрь.
В доме были две комнаты, не разделенные дверью, – просто прямоугольный проем в стене. Гостиная, напрямую выходившая во двор, была безупречно чистой и очень бедной. Пол земляной, утоптанный до каменной твердости, половину его покрывал ковер грязноватого желто-коричневого цвета с проплешинами. В одном из углов – маленький очаг, которым не пользовались в это время года. В задней части комнаты – широкий выступ фута на три от пола, он, очевидно, служил кроватью и был покрыт односпальным, с красно-зеленым рисунком одеялом. Закопченные от зимнего дыма стены еще не были заново побелены. Тут и там в стенах были ниши, а в них – украшения и дешевые, когда-то яркие, но выцветшие фотографии. Одна – на почетном месте – ребенка, мальчика лет шести, а за ним – нечеткая, видно сильно увеличенная фотография молодого человека в полувоенном костюме. Он был красив и выглядел весьма самоуверенным. Мальчик был очень похож на него, но стоял робко. Муж, предположила я, и погибший ребенок? Я поискала семейную икону и, не увидев ее, вспомнила, что мне говорил Тони.
