– Он пошел к лодке?
– Да.
– Он рассказал вам обо всем? О Колине?
– Да. Мы подумали, что Колин уже возможно пробрался к лодке.
Он ничего больше не сказал. Я услышала, как зашуршала постель, когда он откинулся назад. Сухой, резкий аромат шел от нее, но он был недостаточно силен для того, чтобы перебить запах грязи и болезни.
– Как вы себя чувствуете? – спросила я.
– Прекрасно.
Я нащупала его пульс. Он был легкий и частый.
– Я возьму на себя смелость согреть немного воды? Как рука?
– Болит, но уже не дергает так сильно, – терпеливо ответил он, как послушный ребенок. – К утру будет лучше.
– Если удастся держать вас в тепле, – сказала я. – А вы поспите. Вам тепло?
– Господи, да я прямо вареный.
Я прикусила губу. Ночь, к счастью, была далеко не холодной, скалистая поверхность горы еще дышала теплом. Но пройдут часы, и к рассвету станет холодно, в это время года не редкость низкие облака и дожди.
Под моими пальцами трепетал его слабый пульс. Марк лежал в своем углу вялый и молчаливый.
– Я забыл ваше имя, – вдруг сказал он.
– Никола.
– Ах да, простите.
– Не важно. А вы Марк… Марк?..
– Марк Лангли. Когда он вернется?
– Он не сказал, – солгала я. – Он собирается убрать лодку, чтобы ее не было видно с береговых троп. Для этого нужен дневной свет.
– А если к лодке возвратится Колин…
– Он найдет ее. Как следует поищет и найдет. Она будет неподалеку, только под скалой. Мы ничего не можем предпринять до рассвета, так что перестаньте думать об этом. Если сумеете выкинуть все из головы, отдохнуть и выспаться, тогда завтра вы, наверное, сможете спуститься вниз к лодке.
– Я попытаюсь. – Он сделал такое движение, словно бы у него заболела рука. – Но вы?.. Вам надо было уйти. Я и один бы справился. Вы правда завтра уйдете? Выпутаетесь из этой истории… не знаю даже, как ее назвать?
– Да, – утешающе сказала я. – Придет Ламбис, и я уйду. Поговорим об этом завтра утром. Сейчас вам нельзя волноваться, надо попытаться заснуть.
– Ламбис говорил, что где-то здесь есть апельсин?
– Конечно. Подождите минутку, я почищу его.
Он молчал, пока я занималась апельсином, и чуть ли не с жадностью схватил дольку, которую я протянула ему, но, когда я дала вторую, он, казалось, потерял всякий интерес к нему и оттолкнул мою руку. Его начал трясти озноб.
– Ложитесь, – сказала я. – Завернитесь как следует.
– Вам самой холодно. У вас нет пальто. – Он уселся, как бы взяв себя в руки. – О боже! У меня же здесь ваша шерстяная вещь. Наденьте ее.
– Нет, мне не холодно. Нет, Марк, черт подери, у вас температура. И не заставляйте меня воевать с вами по каждому пустяку.
– Делайте, что вам говорят.
– Я сиделка, а вы больной. Сейчас же укутайтесь в эту дурацкую кофту, закройте рот и ложитесь.
– И не подумаю! Вы тут вот сидите, и на вас ничего нет, кроме этой хлопчатобумажной тряпки.
– Со мной все в порядке.
– Возможно. Но вы же не можете сидеть так всю ночь.
– Послушайте, – сказала я, встревожившись, потому что он начал стучать зубами, – пожалуйста, ложитесь, умоляю. Мы вместе накроемся этой чертовой кофтой. Я прилягу к вам, и тогда нам обоим будет тепло.
Он, дрожа, улегся, и я проскользнула к нему, к его здоровому боку. Я подложила руку ему под голову, а он, совершенно не смущаясь, слегка повернулся и вжался спиной в изгиб моего тела. Стараясь не задеть перевязанное плечо, я крепко обняла его. Так мы пролежали некоторое время. Я чувствовала, как он, согревшись, медленно расслабляется.
– Наверное, здесь блохи, – сонно проговорил он.
– Думаю, вы не ошиблись.
– И постель пахнет. Не удивлюсь, если окажется, что и сам пахну немного.
– Я вас завтра помою, хотя бы холодной водой.
– Нет, не помоете.
– Вы еще противитесь! Что ж, этот ваш грек, с его представлениями о гигиене, сведет вас в могилу. Хотела бы я видеть, как вы все-таки выглядите…
В ответ послышалось то, что можно было бы назвать хихиканьем.
– Не стоит трудиться. Сестры говорят, что я хорошенький, хоть и не красавец.
– Сестры?
– Да, Шарлотт, Энн и Джулия.
– Бог мой, три.
– Да, и потом еще Колин.
Мы немного помолчали.
– Вы самый старший?
– Да.
– Думаю, поэтому вы и не привыкли к послушанию.
