— А нечего было Сталину ту войну развязывать, — огрызнулся Лёха.
— Вот, значит, как, — покивал парень. — То есть, зря они воевали?
— Зря!
Парень сделал шаг вперёд, ещё один… Лёха отшатнулся.
Парень тоже не отбрасывал тени, но при этом был совершенно реальным, ничуть не похожим на голограмму.
Но страшнее было другое. Теперь, на свету, он узнал лицо.
Он видел его несколько раз. На старых, очень старых фотографиях в фотоальбоме деда, который в последний раз смотрел ещё в детстве.
«А вот это, Лёшенька, твой прадедушка. Он был кадровым командиром — так это тогда называли. Погиб в почти самом начале войны в наших же местах — только училище успел закончить. А где похоронен — того никто не знает…»
Несомненно, это он. Стрижка ёжиком, почти детский подбородок, глубоко посаженные глаза…
Лёше стало страшно. Гораздо страшнее, чем в момент приезда на кладбище.
— Мы воевали ради того, чтобы ты, дурень, мог жить, — тихо сказал парень. — Чтобы ты мог просыпаться по утрам, радоваться, отдыхать, наслаждаться жизнью. Мы этого не успели. Это должны были успеть — за нас! — те, кто будут жить после нас. Но раз мы воевали зря, — голос его стал твёрдым, как стальной клинок, — раз вы не хотите помнить ни нас, ни того, что мы ради вас делали… значит, тебе не нужна твоя хорошая жизнь, верно?
Он протянул вперёд руку, и Лёша почувствовал, как всё тело пронзил ледяной холод. Словно могучая рука схватила его за горло. Взгляд его заметался, ища поддержки… но призраки, окружавшие поляну, тоже не сводили с него глаз, и от этого ему становилось ещё страшнее.
Где те трое, что привезли его сюда?
Их не было.
Чернота…
Лёша открыл глаза. Он лежал у себя в комнате, на диване. Было мокро и неуютно, в диван неторопливо впитывалась лужа. Тихонько отстукивали на стене китайские часы, но Лёше этот звук казался ударами молота по наковальне.
Перед глазами плыли круги, в ушах ещё стояло «…раз вы не хотите помнить нас…»
Лёша щёлкнул кнопкой торшера, глянул на пол, ища взглядом тапки… и через мгновение уже сидел, вжавшись в спинку дивана.
Ноги его были полностью извозюканы в земле. Жирной и бурой, как в окрестностях мемориала.
Остаток ночи Лёша просидел, съёжившись на диване. Голова была абсолютно пустой…
