— Умоляю, любезный, простить меня великодушно. Нет такого бальзама, который бы я желал во успокоение возлить на вас.
— Мне определенно не хочется быть укушенным одной из ваших тварей.
— Ну, что вы говорите.
— То, что я говорю, абсолютно верно.
— Мне больно слышать, что вы делаете это с такой тревогой.
— Верно, такие вещи просто опасно приносить с собой в чей-либо дом. И потом, эти раскопки пола. Как вы себя ведете?
— Я очень удручен.
— Ваши друзья вооружены. Нападают друг на друга. Превращая замок в цирк. Я действительно зол, без шуток.
— Уважаемый, уверяю вас. Я понимаю вашу озабоченность. Но у большей части мамб ядовитые зубы вырваны.
— У вас настоящие живые ядовитые змеи.
— Глубокоуважаемый, не надо так расстраиваться, только три из четырнадцати могут нанести смертельный укус. Франц держит их под полным контролем. И он так ловок, что может схватить мамбу на лету. Если бы обед, к сожалению, не закончился таким непониманием, то Франц с помощью Розы продемонстрировал бы свое превосходство над одной из наиболее опасных рептилий.
— Что? Отпустить их на волю?
— О, прошу вас. Не надо так беспокоиться. Франц, хотя и вспыльчив как мамба, может наслать такую успокоенность, что иногда даже поглаживает змия под челюстью. Запертые в своем ящике они абсолютно безопасны. Не бойтесь, уважаемый.
— Не бойтесь. Я этим только и занимаюсь два последних дня.
— Я очень огорчен. Истинно желаю невозмутимого спокойствия душе вашей, чтобы ни разрушения, ни хулиганские выходки не раздражали и не озлобляли вас. Прошу вас. Уважаемый. Успокойтесь. Возможно, вы не атеист, как я.
— Я верю в Бога.
— Тогда вы с миром.
— Я так напуган, что не могу сходить.
— Вы наше слабительное пробовали?
— Ни в жисть.
Эрконвальд кланяется. И медленно выпрямляется. Со слезами на глазах.
Отводя взгляд вниз и вправо от меня. Его руки безвольно свисают, изумруд при свете свечи слабо мерцает зеленым цветом. Твидовый пиджак помят, открытый ворот рубашки сверкает белизной кожи. Несчастный безбожник. В комнате, где он стоит, такой холод, что даже в яйцах свербит. Главная дверь закрыта на засов с болтом. С рычагами, тягами и цепями. Заперев нас всех внутри. Без какого-либо выхода. Если только не отправиться по подземному ходу вплавь по морю крыс.
— Извините, Эрконвальд, я не хотел вас расстраивать.
— Я надеялся, уважаемый, что наше присутствие доставит вам радость.
— При наличии опасных рептилий, бывших заключенных и вашего друга, который перекопал весь передний холл. И что это за радость?
— Ваше укор ранит глубоко, сэр. Мы больше вас не побеспокоим, я вам обещаю. Ваш самый смиренный и покорнейший из слуг удаляется.
— Эй, подождите минутку.
— Сэр?
— Я никого не хочу огорчать.
— Я просто плачу. От печали. Но не в муках.
— От чего же?
— Не в последнюю очередь от всех этих новостей, которые вы можете посчитать хорошими. Если они придут.
— Что вы имеете ввиду?
— Прошу, поверьте мне.
— Господи, что значит поверьте. Тут не знаешь, что будешь есть в следующий раз.
— Вот это мы и будем решать.
— Змеиный яд, ну и ну.
— Прошу, дайте мне возможность доказать, что наши текущие труды принесут плоды. Я их уже предчувствую.
Как монумент стоит он терпеливо. Его спокойный голос отдает эхом, а на рассудительное лицо медленно нисходит печаль. Каждые несколько минут он содрогается от дрожи. Чувствую, как мои ноги охватывает ледяной холод. Прикажи этой банде убираться и они начнут глумиться. Или раскапывать фундамент. Даже в этот момент они уже могут заниматься тщательным отбором серебряной посуду и планировать, как бы выкинуть меня из окна.
— Могу ли я с этим идти спать?
— О, конечно, любезный.
— Спокойной ночи.
— Спите спокойно, уважаемый.
— Спасибо.
На моем ночном столике кусок красного сыра, графинчик с портвейном и стопка книг из библиотеки. Все выглядит тепло, но при свете камина чувствую холод. Каменные бутыли с горячей водой оставляют мокрые пятна на кровати. Только то, что часовня находится в их крыле, останавливает меня от того, чтобы пойти и помолиться. Эрконвальд сказал, что Путлог настроил орган и повыкидывал крысиные гнезда из труб. Как только я пожелаю, он даст концерт. Приехать в такую глушь и за ночь превратить ее в полный курбетов, но культурный дом отдыха.
