— У меня получается!
Маркграф улыбался, и улыбка смягчила резной камень его лица. Агнет бросила лук, подбежала к отцу, обняла его, и тот подхватил её на руки, прижал к груди, зарылся лицом в пушистые волосы… Такко деликатно отвернулся и принялся собирать стрелы.
Несмотря на советы, Агнет умудрилась раскидать стрелы по всему двору. Пока Такко собирал их, няня увела девочку отдыхать. Какая же она хрупкая и слабая, эта Агнет! Не прошло и получаса, а уже пожаловалась на головную боль.
— Кожа да кости…
Такко вздрогнул от шёпота за спиной и чуть не свалился с шаткой опоры, с которой пытался достать последнюю стрелу, залетевшую под крышу сарая. Оллард стоял рядом и открыто рассматривал его со своей обычной холодной улыбкой. Такко невольно поёжился под его взглядом и спрыгнул на землю.
— Об этом мы не договаривались, — маркграф кивнул на стрелы.
— Подарок, — коротко ответил Такко.
— Я привык сам делать подарки.
— Пустяки. У меня всё равно оставались заготовки и перья… Подойдут на первое время, пока вы не подберёте более достойные.
— Эти стрелы хороши, — кивнул Оллард. — Но ты мог использовать материалы на другие заказы.
— Я больше не буду брать заказы, — ответил Такко, про себя подумав, что обещанную маркграфом плату он обычно брал за два взрослых лука. — Сегодня вечером я ухожу из города.
— Вот как. Конечно, в конце лета сезонные работники возвращаются домой.
— Я не домой, — ответил Такко. — Я зарабатываю охраной обозов и иногда делаю или чиню луки… Мы с другом уходим с торговцем мёдом.
— Ты хорошо стреляешь. Ты долго учился?
— Благодарю. Там, где я вырос, дети получают первый лук в три года. С тех пор я с ним не расставался.
— А где ты вырос?
Такко запнулся. Сейчас начнутся расспросы о семье, о родителях… Маркграф по-своему истолковал его замешательство:
— Ты прав, двор — не лучшее место, чтобы вести беседы. Идём в дом. Я не задержу тебя долго.
В кабинете маркграф отсчитал обещанную сумму — столбик серебряных монет и небольшую кучку медяков. Подвинул деньги к Такко, откинулся в кресле и повторил вопрос:
— Я хочу знать, где ты вырос и как так вышло, что в столь юном возрасте ты сам зарабатываешь себе на жизнь.
— Мне шестнадцать, — слегка обиделся Такко. И сам не заметил, как, направляемый вопросами маркграфа, рассказал ему всё: о залитых солнцем горах, где родился и вырос; об отце, жестоко обуздывавшем нрав сына; об отцовской ювелирной мастерской, откуда он бессовестно сбегал, чтобы стрелять; и, наконец, о том, как ждал давно обещанной поездки в Империю и сбежал там в первую же ночь — без единого медяка, зато с луком и полным колчаном. Как брался за любую работу, как доказывал купцам и другим охранникам, что достоин зваться воином, а не мальчишкой на побегушках — и доказал, в сумерках всадив десять стрел в неприметный сучок. И еще раз, когда первым приметил крадущиеся фигуры среди деревьев и опустошил свой небольшой колчан наполовину, прежде чем кто-то из спутников успел пострадать.
Оллард слушал, чуть склонив голову и не глядя на Такко.
— Мне повезло встретить тебя, — сказал он, когда лучник закончил рассказ. — Я хочу кое-что предложить. Шестнадцать лет — солидный возраст, не лучшим образом подходящий для бродяжнической жизни. Послезавтра мы с дочерью возвращаемся в замок. Нам не помешает охрана в пути, а после потребуется помочь Агнет пользоваться луком, который ты столь искусно изготовил. Предлагаю тебе остаться у меня на зиму, а весной сможешь уйти куда пожелаешь. — Он выдержал паузу и добавил. — Три марки[5] серебром за месяц, без вычета за стол и ночлег, пять выходных дней каждый месяц и никакой работы сверх договора.
Три марки серебром! За шесть месяцев — восемнадцать марок. Целое состояние. Если продать самого Такко со всем, что у него есть, включая превосходный тисовый лук, не наберётся и трети от этой суммы. На эти деньги можно путешествовать не один год. Останавливаться на хороших постоялых дворах, есть вдоволь, увидеть имперскую столицу, восточный берег и даже южные земли, где, как рассказывают, на полях лежит песок и живут люди с кожей тёмной, как дубовая кора…
