Эти растения прекрасны, как с точки зрения их структурной составляющей, так и в качестве природных объектов. А еще на них можно увидеть всполохи великолепных красок, яркие, аккуратно нанесенные на неглубокие царапины на стволах, они создают сложные гипнотизирующие узоры, которые ни разу не повторяются, и каждый из которых кажется одинаково чарующим. Я могу часами любоваться этими узорами или рассматривать их 3-D изображения в наших архивах, и меня не покидает чувство, что там, в этих линиях, заключен особый смысл, который мне предстоит однажды постичь.
Но даже издали я вижу признаки того, что деревья умирают.
Через маленькую долину, извиваясь, течет река, я перехожу через мостик, сделанный из аккуратно подобранных камней, на другую сторону. Я вижу большие гнезда шаров в кронах деревьев, с каждым моим визитом их становится все меньше, и чувствую запах дыма.
Цки разводит костер с помощью одного из таких шаров, аккуратно снятого с дерева и положенного на камни. Теперь шар потрескивает и посвистывает в огне.
Цки видит меня и поворачивается ко мне — у офти нет голов как таковых, все функции, для которых, по нашему мнению, предназначена голова, выполняет их горизонтально расположенное похожее на бугорок тело того же цвета, что и листья над нами. Они ходят на девяти ногах — у Цки трех не хватает, он как-то рассказал мне, что потерял их в результате несчастного случая — эти ноги очень красивы, грациозны, слегка изогнуты дугой и заканчиваются тремя отростками, которые могут соединяться вместе, превращаясь в опасное острие, или раскрываться веером и выполнять функцию пальцев.
Я сажусь на траву и оказываюсь на уровне его глаз. Какое-то время спустя Цки начинает говорить, издавая серию свистков, щелчков и трелей, значение которых расшифровывает мой имплант.
— Мне так жаль, что Сейе умерла, — говорю я. Имплант тут же переводит мои слова на язык Цки.
— Сейе съела новую траву и заболела, — говорит мне Цки. — Сейе боялась, что мы умрем с голода, когда прежняя трава исчезнет после того, как появилась ваша стена, отделяющая нас от других лугов.
Нет никаких других лугов, поэтому и возникла стена. Ее возвели очень аккуратно, так, чтобы стену не было видно отсюда, из сердца лесной долины, но мы тогда еще не знали, что здешние места населяют разумные древесные жители, которые увидели стену с вершин деревьев. Однако они не могли заглянуть за нее, и это было даже к лучшему.
Цки начинает поворачивать свое тело то в одну, то в другую сторону. Так продолжается несколько минут. Он думает.
— Ваш народ ест эту новую траву? — спрашивает он, наконец.
— Нет, — отвечаю я, потому что это правда.
— Тогда зачем же вы принесли ее сюда?
— Она — часть нашей природной экосистемы, — объясняю я.
— Даже почва и воздух стали теперь другими на вкус, — сокрушается Цки, берет своими крошечными пальцами-лезвиями веточку и тычет ею в костер.
Я молча осматриваю поляну.
— Куда подевались остальные?
— Они пришли в отчаяние, — говорит Цки. — И отправились на поиски надежды.
Мне нечего на это ответить.
— Ты раскрасишь дерево Сейе? — спрашиваю я вместо этого.
— Когда ее гнездо превратится в холодную золу, я смешаю ее с красками, — отвечает Цки. — После этого я начну писать. В прошлом остался мой полдень под теплым голубым небом, когда мы путешествовали к лугу на пяти холмах. Теперь я уже стар, чтобы идти куда-то, да и только Сейе был ведом путь. Но может, ты тоже захочешь пойти?
— Я не могу, — отвечаю я. Да и не было там никакого луга, впрочем, даже если бы он там был, Совет все равно не согласился бы на это. Они стали бы увещевать меня, убеждать, что прогресс возможен лишь при постоянном движении вперед, что лишь ясность мыслей, приверженность своим целям и точность действий позволяют достичь успеха.
Горящее гнездо взрывается, и его некогда замысловатый плетеный каркас превращается в хаос из пепла и золы.
— Это не важно, — говорит, наконец, Цки. — Нас осталось только трое, не считая меня, и когда уйдет последний, некому будет раскрасить его дерево.
Офти снова ворошит костер прутиком, а затем осторожно откладывает его в сторону.
