— Ты теперь куришь?
Он пожал плечами и затянулся.
— Айя, мир, в котором ты живешь, — имитация.
Она уставилась на него, не зная, что сказать.
— Сама подумай. Несколько десятилетий назад Израиль располагал последними цифровыми технологиями. И основное назначение этих технологий заключалось в укреплении и дальнейшем распространении зоны оккупации. Тебе не кажется нелогичным то, как легко была освобождена Палестина?
— Зияд, ты сошел с ума!
— Людей, которые продолжают сопротивляться, считают сумасшедшими те, кто не способен заглянуть за стены своей тюрьмы.
— Где мы сейчас?
— Это настоящая Палестина, — ответил Зияд, разводя руками. — То, где ты живешь… все, что ты, якобы, знаешь… это просто имитация. Они использовали нашу коллективную память и создали цифровой образ Палестины. Именно там ты и живешь.
Айя напомнила себе, что ей все это снилось, но не могла вспомнить того момента, когда уснула.
— Как только я все это осознал… когда все фрагменты головоломки сложились, я понял, что должен как-то выбираться. И прыгнул навстречу свободе. — Он сделал паузу. — Когда ты убиваешь себя, ты покидаешь искусственную модель.
— Я не понимаю.
— Ты ведь знаешь, что взрослые все время спят, — сказал он, немного оживляясь. — К тем, кто не родился в имитационной модели, воспоминания возвращаются легче. Поэтому взрослые так много спят… им требуется перезагрузка. А нам… мы — первое поколение, которое провело в имитации всю свою жизнь. Мы находимся на пороге новой формы колонизации. И теперь мы должны создать новую форму сопротивления.
— А мама?
Зияд ответил не сразу. Айе показалось, что он с трудом сдерживал слезы.
— Мама не больна, Айя. Не важно, что об этом говорят. Ее мучают сомнения… она хочет сопротивляться… хочет уйти… но не может бросить вас с папой. Поэтому она остается там, пребывая в состоянии между сном и явью. Она знает, что это «право на цифровое возвращение» — нечто не совсем реальное…
Айя почувствовала, как апельсиновый сок застрял у нее в глотке. Зияд обратил внимание на выражение ее лица.
— О чем ты думаешь? — спросил он.
— О твоих словах, о том, что я смогу освободиться, только если умру.
— Ты должна верить мне, я говорю правду.
— А если ты ошибаешься?
Зияд долгое время молчал. Наконец, он затушил сигарету и посмотрел на нее.
— Обрати внимание на пение птиц.
После того как Айя уловила особую закономерность в пении птиц, она уже не могла не обращать на это внимание.
«Чик-чирик… чирик».
Мысленно она считала: «Один. Два. Три. Четыре».
После двух чириков через несколько секунд следовало третье. Четыре секунды молчания, затем схема повторялась.
Тем утром она целый час лежала в кровати и слушала пение птиц. Схема повторялась снова и снова. Ужас медленно расползался по всему ее телу.
«Теперь ты женщина».
«Чик-чирик… чирик».
Имитация. Она мысленно пыталась себе это представить, но это было почти то же, что стараться нарисовать в своем воображении, что произойдет после конца света, или представить себе всю мощь солнца. Ее разум просто не мог дать ответ на этот вопрос. Думать о своей жизни внутри имитации — это все равно что размышлять о своей смерти. Это было чем-то невообразимым, слишком всеобъемлющим, чтобы пережить нечто подобное.
Позже тем же днем, пока обучающие голограммы что-то бесконечно долго бубнили на уроках, в ушах Айи непрерывно звучали слова Зияда. Если то, что он сказал, было правдой, значит, все окружавшее являлось лишь имитацией.
Она ущипнула себя, и почувствовала боль. Но была ли эта боль реальной?
Она схватила электронную ручку и прижала ее кончик к мягкой коже на запястье. Айя почувствовала резкую боль, когда наконечник царапнул кожу. Она надавила на ручку сильнее, пока не проткнула кожу, а из ранки не появилась капля крови.
«Чик-чирик… чирик».
Вокруг нее послышался вой сирен. Она подняла голову. Обучающая голограмма направила на нее световой луч. Весь класс смотрел на нее. Она взглянула на свою руку — электронная ручка торчала в ее запястье.
— Аааай! — Крики вырывались у нее из груди, но она не знала точно, был ли в них какой-то смысл. Дверь распахнулась, и вбежали четыре медсестры. Ее запястье горело от боли.
