— Они тебя поймают, — говорит он. — В очередной раз.
— Возможно, — отвечает Ната. — А может, и не поймают.
Он кивает и дает ей коричневый сахар и сушеные фрукты за ящик.
Самый ценный свой товар она приберегла напоследок. Держа деревянную доску под мышкой, она направляется к столярше — к той самой женщине, которая помогла ей найти старое дерево с толстым стволом. Из него мама вырезала для нее тонкую плоскую доску, отполировала ее и покрыла парафином. Дерево теперь стало большой редкостью, в отличие от первых дней, когда песок только-только пришел, говорила мать. Это в буквальном смысле самое ценное, что есть у Наты.
Столярши нет на месте, но здесь ее ученики, и они предлагают ей большой глиняный кувшин с водой. Она начинает торговаться и получает немного хлеба и жареных термитов вдобавок, прежде чем отдать им доску. А потом Ната смотрит, как они обсуждают, что с этой доской сделать, как разрубить ее на маленькие кусочки, а затем обменять на что-нибудь ценное.
Она вспоминает, как плакала и кричала на маму, что она должна, просто обязана обзавестись доской. О таких досках было написано в книгах, которые Старейшины хранили в архивах среди особенно ценных экспонатов, и доступ к ним имели только Вождь и его ученики (но маме все равно, каким-то образом удалось заполучить одну такую книгу). Ната помнит, как надеялась, что однажды она хотя бы один раз пойдет с этой доской в дюны и скатится на ней вниз, как дети на рисунках в книге. Но теперь было уже слишком поздно. Пускай кто-нибудь другой мечтает об этом.
Ната уходит, не попрощавшись. Ведь прощания означали бы, что она покидает деревню с приятными воспоминаниями о ней, но нет, это вовсе не так. Ната надеется, что как только она выйдет за бамбуковую изгородь, солнце опустится пониже и спалит все поселение за то, что они сделали с ней, с мамой. Ната надеется, что все дюны разом издадут свист, гармоничный в своем губительном диссонансе, что песок двинется и накроет Исиуву, как бескрайний океан, и никто здесь больше не причинит ей боли.
Но сначала она должна была отыскать Тасеногуана.
«Не ходите в дюны, — говорит Вождь Исиувы. — Боги убьют вас своим свистом».
В Исиуве свист дюн слышится почти каждый лунный цикл. Всякий раз песок приближается к Исиуве с унылой, похожей на мелодию флейты песней — и это единственный звук, производимый неживым существом, который способен вызвать слезы в их душах. Гудящий в трубах ветер еще больше усиливает этот пронзительный свист. Вождь называет его свистом богов и утверждает, что этот звук раздается всякий раз, когда дюны забирают очередную заблудшую душу. Каждый раз, когда какой-нибудь сбившийся с пути человек позволял себе выйти за рамки дозволенного и был поглощен дюнами — а нечто подобное происходило время от времени, — дюны подступали все ближе к Исиуве. Свист — это предостережение, предупреждение о том, что в прошлом мир уже был наказан песком за свое неповиновение. Вождь рассказывает историю о том, что когда-то, еще до возникновения старого мира, землю постигло похожее наказание, но только сделали это боги воды. Задача Исиувы — поддерживать установленный порядок и способствовать приходу нового мира.
Исиува знает, что Вождь прав, потому что он несет ответственность за всех жителей деревни, он несет ее вместе со Старейшинами, часовыми и своими учениками: его обязанность состоит в том, чтобы выходить за ограду деревни, искать ответы, молиться богам и умолять их, чтобы дюны не приближались больше к деревне. Иногда вся эта процессия возвращается и приносит с собой странные предметы, которые они нашли в песках, предметы, которые, похоже, принадлежат другому времени, и тогда Старейшины прячут их в архиве. Вождь напоминает жителям Исиувы, что это не привилегия, а тяжелая ноша, ведь никому еще не удавалось взглянуть в лица богам и остаться после этого живым; и то, что процессия каждый раз возвращается обратно в полном сборе, — это большая милость, оказанная им свистящими богами. Жители деревни кивают и продолжают жить за забором, благодарные Вождю и его приближенным.
Но мать Наты была не такой.
