— Эрик Трувор! — голос Атмы звучал строго, — ты искушаешь судьбу. Берегись!
Хриплый крик вырвался из его горла.
— Беречься?… Кого?! Невидимых сил там, наверху?… Ха, ха!! выходите из своих закоулков!.. поборемся. Вы боитесь… Я нет!
Блеск молнии на горизонте заставил Атму содрогнуться.
— Эрик, ты видел этот знак?
— Суеверный слепец. Безвредная молния кажется тебе знаком судьбы. Ха, ха, ха. Глупцы… за всяким явлением природы, которого не понимает ваш убогий мозг, вы усматриваете что-то таинственное… сверхъестественное… Знак судьбы, перед которой вы склоняетесь… Я не хочу мириться… Я принимаю борьбу… Я устрою судьбу по своему собственному желанию… Горе тому, кто мне помешает… Горе вам, там наверху… Я не боюсь вас… Берегитесь. Я иду на вас со своей властью, которая больше всего, что мир когда-либо видел.
Большими прыжками кинулся он по крутому спуску горы и исчез в пещере, скрывавшей аэроплан. Атма последовал за ним и увидел, как Эрик Трувор вытащил аэроплан.
— Куда, Эрик? Куда? — воскликнул Атма слабеющим голосом.
— В бой! — Голос Эрика Трувора звучал подобно ликующему военному кличу древних варягов. — В бой!!
Атма увидел, как Эрик Трувор поднял на аэроплан большой лучеиспускатель и собирался запереть каюту. Умоляюще протянул он руки по направлению к Эрику. Все его душевные силы были до крайности напряжены, сосредоточены на желании покорить помутившийся разум Эрика Трувора. Гипнотическая сила, казалось, начинала действовать.
Эрик Трувор постепенно замедлял свои движения. Потом он словно сознал осаждающую его чужую волю и повернул голову к Атме. Их взгляды встретились. Неподвижно стояли они друг против друга. Это была страшная немая борьба. Атма стал надеяться. Бой был принят… Окончен. И вдруг… Облачко набежало на солнечный диск и скрыло свет. Это было только мгновение, но во внезапной полутьме взгляд Атмы утратил свою остроту… За мгновенье разрушилась его только что приобретенная власть.
Снова раздался отрывистый полубезумный смех Эрика Трувора. Он подскочил к каюте и захлопнул за собою дверь.
Атма стоял, сломленный, побежденный, уничтоженный. Аэроплан поднялся ввысь.
— Эрик!.. Эрик Трувор!!..
Зов Атмы неслышно прозвучал в морозном воздухе. Аэроплан все уменьшался. Вот он превратился в точку… Потом исчез из виду.
Атма вернулся в гору, взял подзорную трубу, отыскал маленький лучеиспускатель и стал искать на вечереющем небе аэроплан, пока его изображение не получилось на матовой пластинке. И он увидел бой, между укрощенной природой и стихийными силами поднебесья.
Крик вырвался из груди Атмы… Ужас исказил его лицо… Он закрыл лицо руками, чтобы не видеть больше жуткой картины.
Обе американские партии — социалисты и белые — были в одинаковой мере обмануты государственным переворотом патриотов. В первые дни после падения Цируса Стонарда в их рядах господствовало изумление и смятение. Революцию совершила третья партия, младшая, и по их мнению, гораздо более слабая. Они видели, что народные массы не довольны революцией и соответствующим образом учитывали положение вещей.
Вождям левых было ясно, что поднятое ими восстание будет встречено упорным сопротивлением правых и что они сумеют укрепиться только после кровопролитной гражданской войны. То же самое должно было произойти, если бы новый государственный переворот был произведен правыми. Никто не знал, как отнесется к кровавому столкновению таинственная власть.
Американская пресса предавалась воспоминаниям о счастливых днях XIX столетия, когда Америка действительно была свободной страной и только патриотизм руководил всеми политическими выступлениями. За небольшими исключениями отзывы о Цирусе Стонарде были благоприятны. Газеты признавали его величие и высказывали мнение, что он желал блага стране, хотя средства, которыми он шел к цели, не всегда были хороши.
В новом правительстве доктор Глоссин получил портфель министра иностранных дел. Но с первого дня своего назначения он почувствовал, что положение его не прочно. Патриоты всегда боролись с Цирусом Стонардом. Доктор Глоссин отпал от него лишь недавно и в течение долгих лет был его добровольным орудием. Этим он заслужил название ренегата. Это налагало на его имя несмываемое пятно.
