Радусский столько лет не видел изящных женщин, так давно не разговаривал с ними, что в эту минуту почувствовал себя совершенным дураком. Он стыдился своих слов, жестов, своих ног и рук; взгляды, которые он бросал на нее исподтишка, чувства, которые им владели, показались ему такими позорными, что он с наслаждением отправил бы сам себя на гауптвахту. Пока он предавался самобичеванию, прекрасная незнакомка сама решила начать разговор:
— Вы, сударь, живете здесь постоянно?
— Да, уже несколько недель.
— Вот как?
— Моя фамилия Радусский, — поспешил он назвать себя, неловко перехватывая зонт левой рукой, чтобы правой снять шляпу.
— А, пан Радусский, издатель новой газеты, — промолвила она с чуть кокетливой улыбкой. — Когда‑то мой муж имел удовольствие знать вас в университете.
— Ваш муж?
— Да, мой муж, Зыгмунт Поземский.
— К сожалению, — ответил пан Ян, сощурившись, — я совсем не помню этой фамилии… Нет, не помню… Прошло столько времени.
— Видите ли, вы могли его и не знать. Но он помнит… Он мне много рассказывал.
— В самом деле?.. Вы давно живете в Лжавце?
— Пять лет, сударь, пять лет. Мой муж — доктор. Ах! — неожиданно воскликнула она. — Вы не видели моей Эльжбетки? Впрочем, что это я… ведь вы ее совсем не знаете… Маленькая шестилетняя девчурка со светлыми локонами. Она гуляла с няней. Я как раз хотела отправить их обеих домой, а тут пошел Этот ужасный дождь… Что делать! Льет и льет…
— А не попробовать ли нам пройти в город? Здесь ли стоять, идти ли — разница невелика. Дочь ваша, наверно, на веранде. Я видел там много детей.
— Вы думаете? Что ж, пойдемте.
Она подобрала платье, взяла Радусского под руку, и он осторожно повел ее по каменной кромке водосточной канавы к главному выходу. Косой дождь, подгоняемый порывами холодного ветра, сек по листьям, по кустам и по траве то с одной, то с другой стороны. Перед калиткой сада разлилось целое озеро; не было ни стока, ни каких‑либо мостков, по которым можно было бы перебраться на панель. Радусский хотел перенести свою спутницу на руках, но его предложение было с гневом отвергнуто. В раздумье он стоял перед лужей, не зная, что предпринять. Тем временем пани Поземская решительно шагнула в лужу и перешла ее вброд с большим ущербом для своего платья, которое она, видимо, постеснялась подобрать повыше. Следом за ней в несколько прыжков достиг мраморных плит панели Радусский. Улицы были затоплены водой. На открытом месте дождь уже не лил, а хлестал их, как кнутом. К счастью, в ближнем переулке лениво затарахтела пролетка. Радусский стал звать извозчика поистине громовым голосом и, к великой радости, добился успеха: с шумом и грохотом колымага подкатила к ним. Поземская живо вскочила в пролетку и села в углу. Ее телохранитель, считая свою миссию выполненной, приподнял шляпу…
— Сударь! — сказала Поземская. — Этот экипаж мы добыли вместе. Я не хотела бы, чтобы вы простудились по моей вине. Прошу вас…
С этими словами она показала ему место подле себя. Радусский послушно сел, и пролетка затряслась по булыжникам лжавецкой мостовой. Радусский не мог прийти в себя. И вдруг он спохватился, что попусту теряет время. Вдвоем в закрытом экипаже с такой женщиной! Но с чего начать? А что, если так это а 1а Бонапарт! Как раз, когда он, осененный гениальной мыслью, отважился протянуть руку и, закрыв глаза, искал руки докторши, колымага, как назло, остановилась. Прекрасная дама выглянула наружу и сказала:
— Вот мы и у цели.
— У какой цели?
— У моего дома.
Радусский помог своей промокшей спутнице выйти и проводил ее к подъезду. Прощаясь, она промолвила, устремив на него свои удивительные глаза:
— Мой муж уже несколько месяцев лежит в постели…
— Что с ним?
— Он болен, очень болен… Он был бы очень рад поблагодарить вас за вашу доброту.
— Сударыня…
— Не навестите ли вы нас как‑нибудь… Зыгмунт, мой муж, был бы вам очень признателен.
Издатель «Эхо» был так ошеломлен всем происходящим, что не знал, как поступить, что ответить. Пани Поземская приветливо улыбнулась ему и исчезла во мраке лестничной клетки. Радусский постоял еще у ворот, собираясь с мыслями, затем расплатился с извозчиком и пошел домой пешком. Дождь уже перестал, только легкая водяная пыль носилась в воздухе. Туча промчалась, и открылась небесная синева.
