– С вами?
– Да, иначе вам трудно будет пересечь границу.
– Тогда не хочу.
Я взял грех на душу и сказал, что ее отец, по моим сведениям, живет в Швейцарии. Она сразу согласилась на отъезд, поставив условие, что мы станем жить в разных комнатах.
– Даже в разных отелях, дорогая, если вам так будет легче.
Потом случилось непредвиденное. Меня срочно вызвали на службу, я сумел посадить ее на поезд до Цюриха, но сопровождать не смог. На прощание она меня поцеловала. Я долго потом думал: сделала ли она это для конспирации или простила меня? До конца войны я ее больше не видел. Вскоре пришла горькая весть: господин Цимер, пытаясь вывезти оставшиеся деньги и драгоценности, все-таки вернулся в Берлин. Кто-то из соседей узнал его, а дальше – донос, арест и концлагерь, где его следы потерялись. Я не смог сразу сообщить Инге об этом, жалея ее и понимая, что она вновь возненавидит меня.
К окончанию войны весь мир узнал о том, что немцы творили в концлагерях. Инга, конечно, видела кинохронику, а потом через общество Красного Креста узнала о судьбе братьев и отца. Когда после войны я приехал за ней в Цюрих, она находилась в клинике для душевнобольных, и врач предупредил меня, что диагноз неутешителен: такая тяжелая форма депрессии грозит перейти в постоянное состояние, которое очень трудно поддается лечению. Меня она узнала, но когда я начал уговаривать ее вернуться в Берлин, наотрез отказалась уезжать из Цюриха.
Сразу после окончания войны генерал Гелен предложил мне работу в службе внешней разведки Западной Германии. Наша база располагалась в пятистах километрах от Берлина. А с 1956 года, когда я перешел на нелегальную работу, мы перебрались в Вену. С тех пор я живу в Австрии.
Поначалу переезд в Пуллах, где обосновалась база внешней разведки ФРГ, пошел Инге на пользу. Она привязалась ко мне, даже стала выходить из комнаты, правда, только в моем сопровождении. Иногда она гуляла в саду, но если хоть кто-нибудь подходил близко к ограде или прислуга выходила в сад, пряталась в своей комнате. Так прошли три года. Однажды она даже попросила меня остаться в ее комнате на ночь, и мы наконец стали мужем и женой. Вскоре она поняла, что беременна, и врачи посоветовали ей рожать. Переносила свою беременность она очень тяжело, почти все время лежала в больнице, но сына родила без особых осложнений. Наш мальчик появился на свет в 1954-м, но состояние Инги заметно ухудшилось. У нее начался тяжелейший послеродовой психоз. Она ревновала меня к ребенку, не подпускала к нему, но и сама им тоже не занималась. Требовала, чтобы я постоянно находился рядом, а я не мог все время проводить с ней. Масса работы, к тому же мне все чаще приходилось уезжать в командировки… Я нанял для сына няню, хотя это тоже было непросто: Инга не хотела видеть в доме никого, кроме меня. У нее появились странные фобии, например, ей все время мерещилось, что ее хотят отравить, и она соглашалась поесть, только если я кормил ее сам.
Когда же я уезжал, она переставала выходить из комнаты. Однажды, вернувшись из очередной поездки, которая длилась всего неделю, я застал Ингу в жутком состоянии. Обессилевшая от голода, она лежала на кровати, бледная, похожая на старуху с безумным взглядом, и даже не отреагировала на мое появление. Перепуганная служанка рассказала, что Инга не дает за собой ухаживать, ничего не ест и не встает с кровати. В мое отсутствие несколько раз вызывали врача, но в домашних условиях принудительно кормить и лечить Ингу было очень трудно. Доктор настаивал на госпитализации.
Я попробовал поговорить с женой:
– Инга, милая, я не хочу, чтобы ты умерла. Давай отвезем тебя в больницу, а я буду часто-часто навещать тебя, ладно?
– Хорошо. С одним условием: увези отсюда сына. Я знаю, они отправят его в лагерь и сожгут в печке, как папу.
Я молча кивнул; похоже, доктор не ошибся – у Инги явно выраженный психоз, перешедший в серьезную стадию.
– Я постараюсь. Но как мы назовем его? У нашего малыша даже имени нет!
– Никому не говори, что он наш. Если узнают, что он еврей, нас в печке сожгут. Поклянись, что никто не узнает, чей он сын. А имя ему даст другая мать.
