Приливная волна облегчения опустошила его.
В следующий раз, когда он всплыл, она все еще находилась с ним, и на этот раз первоначальный ужас был более коротким. Немного больше тревоги, определил он, она скорее охрипла, чем плачет.
Она всегда была там. Он не имел никакого понятия о времени, только о боли и мраке, но постепенно осознал, что было два вида мрака. Один в голове парализовал мысли, но он мог бороться с ним. Этот мрак медленно становился меньше. Но была еще одна тьма – отсутствие света, неспособность видеть. Он запаниковал бы снова, если бы женщины не было рядом. Она объясняла все много раз, как будто знала, что он только постепенно начинает понимать слова. Он не ослеп; на глазах повязки, но он не ослеп. Ноги сломаны, но он снова будет ходить. Руки обожжены, но он снова будет пользоваться ими. В горле трубка, чтобы помочь дышать; скоро трубку удалят, и он снова сможет говорить.
Он верил ей. Он не знал ее, но доверял ей.
Он пытался думать, но слова бумерангом вращались в голове, и пока он не мог уловить их смысл. Он не знал... Так много всего, чего он не знал. Не знал ничего. И не мог уловить слова и расположить их в правильном порядке, чтобы понять, что они означают. Они просто не имели смысла, а он был слишком измучен, чтобы бороться.
Наконец он очнулся и обнаружил, что мысли более ясные, в отличие от прежнего хаоса, потому что слова обрели смысл, хотя ничего не произошло. Она была там. Он чувствовал пальцы на своей руке, слышал ее немного хриплый голос. Она оставалась с ним все время? Как долго это продолжается? Казалось, вечно, и это изводило, потому что он чувствовал, будто должен знать точно.
Он так сильно хотел узнать, но не мог спросить. Разочарование пожирало его, и рука дрогнула под ее пальцами. Боже, что случилось бы с ним, если бы она ушла? Она была единственной связью с окружающим вне тюрьмы его тела, связью со здравым смыслом, единственным окном в мире тьмы. И внезапно потребность узнать слилась в нем в единственную мысль, единственное слово: кто?
Губы сформировали слово и попытались воспроизвести его в тишине. Да, это то слово, которое он хотел. Все, что он хотел узнать, в итоге сложилось в это короткое слово.
Джей мягко положила пальцы на его распухшие губы.
– Не пытайся говорить, – прошептала она. – Давай используем систему произнесения слова по буквам. Я буду произносить алфавит, и, как только дойду до буквы, которая тебе нужна, ты дернешь рукой. Я повторю много раз, пока мы не выясним, что ты хочешь сказать. Ты сможешь это сделать? Если «да» – дерни рукой один раз, два раза – значит «нет».
Джей была истощена; прошло два дня с того первого раза, когда он очнулся, и она находилась с ним в течение почти всего этого времени. Она говорила с ним, пока голос почти не пропал, ее слова строили для него мост из комы в реальность. Она знала, когда он приходил в себя, ощущала, что он испуган, чувствовала его борьбу, стремление понять, что случилось. Это первый раз, когда его губы задвигались, но она была настолько утомлена, что оказалась не в состоянии понять то, что он пытался сказать. Игра в алфавит была единственным способом, который она смогла придумать для общения, но не знала, сможет ли он достаточно сосредоточиться для того, чтобы это сработало.
Его рука дернулась. Только один раз.
Она глубоко вздохнула, отбрасывая подальше свою усталость.
– Хорошо. Начнем. A... Б... В... Г...
Джей начала терять надежду, потому что медленно произносила алфавит, а его рука неподвижно лежала под ее пальцами. В любом случае это рискованная авантюра. Майор Ланнинг сказал, что могут пройти дни до того, как рассудок Стива прояснится настолько, что он действительно поймет, что происходит вокруг него. Когда она произнесла «к», его рука дернулась.
Она остановилась.
– К?
Его рука снова дернулась. Один раз, значит «да».
Радость пронзила Джей.
– Хорошо, «к» – первая буква. Давай найдем вторую. A... Б...
Его рука дергалась на «т». Потом на «о». И на ней он остановился.
Джей изумилась.
– Кто? Правильно? Ты хочешь знать, кто я?
Его рука дернулась.
