В разделе новостей пусто. Хотя пару раз в нелестных статьях всплыла «Барри бразерс» — в основном по поводу того, что съезжала из родного офиса на углу Парк-авеню и Сорок шестой улицы, где провела много лет. Уэнди узнала адрес: здание «Лок-Хорн», улыбнулась, достала телефон — ну да, за два года номер никуда не делся, — посмотрела, заперта ли дверь, и нажала «вызов».
Ответили мгновенно:
— Весь внимание.
Человек говорил надменно, свысока — одним словом, лицемерно.
— Привет, Уин. Это Уэнди Тайнс.
— Ты определилась.
И тишина.
Она почти видела это невозможно красивое лицо, светлые волосы, ладони домиком и пронзительные, словно бездушные серые глаза.
— Хочу попросить об услуге. Нужна информация.
Он молчал.
Уин — Уиндзор Хорн Локвуд-третий — не спешил помочь.
— Знаешь что-нибудь о «Барри бразерс траст»?
— Что-нибудь знаю. Тебя именно это интересовало?
— Какой же ты зануда.
— Люби меня и за мои недостатки.
— Случалось разок.
— Ах да. Мурр.
И снова тишина.
— «Барри бразерс» уволили сотрудника по имени Фил Тернбол; хочу выяснить почему. Поможешь?
— Перезвоню.
Щелк.
Уин. В светской хронике о нем чаще писали — и Уэнди с этим соглашалась — как о всемирно известном плейбое. Голубая кровь, наследник старого капитала — очень старого, из тех, чьи владельцы, едва сойдя с «Мэйфлауэра», немедленно затребовали расписание гольф-клубов. Уэнди встретила его два года назад на официальном мероприятии, где Уин свежо выделялся своей открытостью. Он предложил секс — без церемоний, обязательств и драм, всего на одну ночь. Поначалу ошарашенная мисс Тайнс подумала: черт возьми, почему нет? С ней такого еще не случалось, а тут невозможно красивый и обаятельный мужчина предлагает безупречный шанс (живешь только раз, верно?) одинокой современной женщине. Человеческим особям, как заметил Попс, нужен секс. Поехали к нему, в апартаменты «Дакота» на Сентрал-Парк-Уэст. Уин оказался чудесным — милым, внимательным, забавным. Вернувшись утром домой, она прорыдала два часа подряд.
Зазвонил телефон. Уэнди посмотрела на часы и удивленно заморгала: не прошло и минуты.
— Алло?
— Фила Тернбола уволили за растрату двух миллионов. Приятного дня.
Щелк.
Как назывался тот клуб? «Бленд»? Это в Риджвуде. Она припомнила, что однажды была там на концерте, открыла сайт с афишей — точно: вечером там «открытый микрофон»; даже приписали «Специальный гость — новая рэп-сенсация Тенефлай».
В дверь постучали.
— Заходи.
Просунув голову внутрь, Попс спросил:
— Как дела?
— Нормально. Рэп любишь?
Он наморщил лоб:
— Рыб? Каких рыб?
— Нет. Музыку. В стиле рэп.
— Лучше уж послушаю, как коты шерсть выплевывают.
— Давай сходим на концерт. Пора тебя просвещать.
С края касселтонского поля для лакросса Тэд Макуэйд наблюдал за своим девятилетним сыном Райаном. Солнце уже зашло, но площадку с новомодным искусственным газоном заливали светом настоящие стадионные прожекторы. Тэд приехал на игру — а что еще оставалось? Сидеть в четырех стенах и плакать? Бывшие друзья («бывшие» — неприятное слово, но он не ощущал в себе благодушия) кивнули ему при встрече, отведя глаза, и теперь даже не подходили, словно пропажа детей — заразная болезнь.
Райан выступал за выездную команду третьеклассников, в которой владение сачком находилось, мягко говоря, где-то между отметками «есть, куда расти» и «полный ноль» — почти все время мяч лежал на земле, подолгу удерживать его в сетке не умели, и игра напоминала свалку хоккеистов, решивших сыграть в регби. Мальчишки носили непомерно большие шлемы, как Великий Газу во «Флинтстоунах», и кто из них кто, было не разобрать. Тэд, пораженный успехами сына, весь матч громко подбадривал Райана, пока тот не снял шлем и оказался вовсе не Райаном.
Стоя особняком от других родителей, Тэд думал о прошедшем дне и почти испытывал радость. Потом, сдавив горло, нахлынуло остальное. Так всегда: за редкое забытье надо платить.
Глядя на поле, он вспоминал Хейли, которая пришла сюда в день открытия и с тех пор часами работала тут над левой. Она постоянно занималась на тренажере в дальнем углу площадки, потому что должна была развить руку: именно на нее станут смотреть отборщики, именно чертова левая — слабое место, не разработаешь левую — не возьмут в Виргинский университет. Хейли беспрестанно тренировала руку — и на поле, и бродя по дому; даже чистить зубы, писать домашние задания стала левой. Все родители в этом городке днем и ночью наседали на детей: «Старайся, учись лучше, чаще ходи на спорт», — лишь бы те попали во вроде бы более престижный колледж. Но Хейли — та подстегивала себя сама. Возможно, слишком сильно. В Виргинский так и не взяли. Левая стала изумительно хороша. Человека с такой ловкостью позвали бы и в команду старшеклассников, а то и на начальный уровень университетской лиги. Но не в Виргинский. Хейли была раздавлена и безутешна. Почему не приняли? Да какая разница — что по большому счету изменилось бы?
