— Я же вам зитуацию неоднократно объязнял, — в голосе Патиссона прозвучала обида за фирму, которой он отдал столько лет. — «Фетиш» — везьма узпешное предприятие. А отзутзтвие каких-либо зерьезных зредзтв на зчету — результат одной-единзтвенной малопонятной операции покойного хозяина. Более того, зейчаз я вам зкажу даже то, о чем раньше умолчал: небольшая группа наиболее преданных Клоду людей из чизла перзонала пришла к выводу, что его шантажировал какой-то мерзавец. Именно на выплату ему и ушли деньги. Безузловно, это грубое нарушение, но, по взей видимозти, иного выхода у вашего брата не озтавалозь.
— Как же, шантаж! Не смешите.
— И не думал! — обиженно поджал губы Патиссон.
— Вот вам вся правда о непонятном поступке покойного братца! — Долк достал из кармана пиджака два конверта. Один — совсем тонюсенький, второй — потолще.
Протянул их собеседнику со словами:
— Первое лежало в папке «Важное» в доме у Клода. Там находились и другие бумаги, но они не представляют ни малейшего интереса ни для вас, ни для меня. Поэтому я сию макулатуру выбросил. А письмо сохранил. Специально для вас.
Второе, более пространное послание на ту же тему, я обнаружил в ворохе неразобранной корреспонденции в углу прихожей. Видимо, последние деньки у братца-акробатца по какой-то причине были чересчур горячими и руки просто не дошли до чтения почты.
— Назколько я в курзе, озобняк вы уже продали?
— Да. Так что — прощайте! Надеюсь, никогда больше не вернусь в Заир.
Патиссон промолчал. За Долком закрылась дверь. Кряхтя, старик опустился в кресло. Вытянул из первого конверта лист и начал читать.
«Милый Клод! Ты вправе выбросить письмо после первой же фразы, не читая дальше. Но все же прошу — не делай этого! То, что мы расстались, — непоправимая ошибка моей жизни. Прощения не вымаливаю, ибо понимаю, что его не заслуживаю. И, тем не менее, вынуждена обратиться к тебе за поддержкой (какая, однако, наглость с моей стороны!). Причем не моральной, а материальной.
Поверь, если бы не безвыходность положения, в котором очутилась, я бы никогда не рискнула отважиться на такой беспрецедентный шаг. Не стану вдаваться в подробности — это ровным счетом ничего не изменит. Скажу лишь: если ты не выручишь деньгами, я погибла.
Почему осмеливаюсь обратиться к тебе, тому, кто, пожалуй, должен больше других меня ненавидеть? По двум простым причинам. Первая заключается в том, что обратиться больше не к кому. Отец, по сути, на мели. А больше состоятельных родственников или знакомых, да еще готовых пойти на подобную жертву, нет. И вторая — я доведена до такой степени отчаяния, что, право, уже ровным счетом ничего не стыжусь.
PS. К тебе скоро явится человек и поинтересуется, готова ли передача для островитянки? Ты должен ответить. Каким будет решение, я не знаю. Но, как последняя дура, надеюсь на благоприятный исход задуманной авантюры.
Прощай! Эльдази».
Патиссон бросил прочитанное на стол. Взял второй конверт. Выудил из него целых три листа. И буквально впился в них глазами.
«Добрый день, милый Клод! Долго думала, писать тебе еще раз или нет. Потом решилась. Чтобы, так сказать, не чувствовать себя неблагодарной тварью. Миллион тебе самых искренних и добрых слов за проявленное благородство! Благодаря ему, я очутилась на свободе. Правда, относительной. Ибо меня преследуют — муж никак не может смириться со столь откровенным демаршем. И я вынуждена прятаться. Но это уже — дело десятое.
Села за письмо не только потому, что хотела тебя отблагодарить. Намерена, наконец, объясниться. Если есть время и желание, выслушай.
Мой отец, скопив кое-какой капитал за время работы в «Пемарзе», начал собственный бизнес. Однако оказался не очень к нему готовым и вскоре задолжал крупную сумму одной заирской фирме. В установленный срок вернуть кредит не смог. И тут оказалось, что контрольный пакет акций контрагента перекупили арабы. Оформить рассрочку на возвращение денег они отказались. Более того, начали угрожать физической расправой. Верх цинизма: не только ему, но и членам семьи. Кстати, обо всем этом я узнала значительно позже — отец свои неприятности от нас с мамой (она тогда еще была жива) скрывал до последнего.
