Дом Вилмоса Гроха был огорожен высоким кованым забором, за которым виднелся чахлый садик и неработающий фонтан. Рихард дернул за шнурок и услышал мелодичный звон.
Карна осталась дома заниматься бухгалтерией. Она его отбрила. В общем-то это было ожидаемо – достаточно лишь раз на нее взглянуть, и понятно, что абы с кем такая спать не станет. Но ощущать себя тем самым «абы кем» оказалось неприятно.
Рихард подергал за шнурок сильнее, и звон понесся над садом к трехэтажному особняку из красного кирпича. Все окна были зарешечены, даже на третьем этаже. Вилмос боится? Или просто не экономит на безопасности? Интересно… Рихард дернул еще раз, и шнурок остался у него в руке. Бросив его на чахлую траву, Рихард спрятал руки в карманы.
По дорожкам, усыпанным мелкими белыми камешками, к нему уже спешила долговязая фигура в сером сюртуке. Вилмос Грох собственной персоной? Еще интересней. Мужчина открыл ворота, впуская Рихарда, и поправил темные очки, съезжающие с переносицы. Заискивающая улыбка на его лице была еще одной странностью. Несколько лет назад Рихард поймал навь, досаждавшую Вилмосу Гроху, – служанку, затаившую на него обиду и являвшуюся за расчетом и после смерти. Тогда Грох разговаривал с ним свысока и сквозь зубы. Впрочем, Рихард не обращал на такие мелочи внимания. Выставил счет в два раза больше, да и все. Работа научила его не копить мелкие обиды: после смерти он рассчитывал обрести покой, а не являться к кому-нибудь по ночам.
Теперь же Вилмос Грох поймал его руку в свою и долго ее тряс и жал, улыбаясь, как старому другу. Темные стекла очков – на вид совсем новых – скрывали его глаза. Небось прикупил специально перед встречей с ловцом.
– Рад, очень рад, что вы пришли, – сообщил он.
– Вчера мне доставили от вас письмо и задаток, – сказал Рихард, забирая свою ладонь из цепкой хватки Вилмоса Гроха. – Не делайте так больше. Я предпочитаю сначала обсудить дело, а потом уже брать деньги.
Вилмос выглядел исхудавшим: щеки ввалились, кожа на шее обвисла смятым мешочком. А глаза за темными стеклами блестели так, будто совсем недавно он хорошенько принял на грудь. Судя по запаху, так и было. Если бы здесь был Уго, то определил бы по выхлопу и сорт, и год спиртного.
– Деликатное дело, понимаете ли… – замялся Вилмос. – И помощь ловца просто необходима.
– В письме вы написали, что у вас завелся жрун.
– Да, – вздохнул Вилмос.
– Так что же в том деликатного? – спросил Рихард. – С такой работой могли бы справиться и обычные полицейские.
Раздражение билось в стенки черепа, как назойливая муха в окно. К чему нагнетать всю эту таинственность? Жрун – одна из простейших низших навей. Часть души человека, страдающего – или наслаждающегося, как посмотреть, – чревоугодием, после смерти не находит покоя и овладевает каким-нибудь животным, которое также любит хорошенько поесть. Получается, жрун – существо мерзкое, вечно голодное, но зато и легко убиваемое, поскольку обычно отличается малой подвижностью из-за лишнего веса.
– Во-первых, я не желаю огласки, а полицейские наверняка раструбили бы о моей проблеме по всей Рывне, – пояснил Вилмос, с подозрением посмотрев по сторонам, будто за одним из лысых кустиков мог притаиться шеф полиции – мужчина крупный, красномордый и вечно пыхтящий как паровоз. – А во-вторых, только вы можете мне помочь.
– Рассказывайте по порядку, – попросил Рихард, утомившись от всей этой загадочности. – В какое животное подселилась навь?
– В собачку Мирабеллы Свон, – сообщил Вилмос. – Моей любовницы.
Мирабелла Свон блистала в прошлом театральном сезоне, и ее фотографии не сходили с первых страниц газет. Рихард вспомнил курносый носик и закручивающиеся к выщипанным бровям ресницы, густые и длинные, как у куклы, которая закрывает глаза, когда ее кладут на спину.
