Он задумался.
– Эх, есть, говорят, женщина в нашем городе. Тревогой исцеляет. Сделает укол тревоги – и все боли отступают. А думать начинаешь о том, что заботит всех, всех вокруг: вода загрязняется химическими отходами, леса вырубают, а значит, исчезают животные и кислорода становится меньше и меньше... И уж не до страха высоты, если представишь, как много крыш в городе протекают...
Коля и меня брал на рыбалку. За то, что я по вечерам стал до блеска начищать металлические троллейбусные поручни. Кошкодрал добыл где-то ящик зубного порошка, и я их надраивал.
– Как я, когда был матросом, – вздыхал Суфлер.
Сеансы рыбной ловли происходили нервно. Приходилось следить не только за поплавками, но и за тем, чтобы нас не сцапали. В пруду было запрещено и купаться тоже. И на лодках здесь не катались, видимо, боясь обеспокоить лебедей, что с нескрываемой брезгливостью скользили по грязной воде – сами воплощение чистоты и аккуратности.
Вокруг пруда в неестественных позах застыли гипсовые скульптуры. Цветом, изгибами линий и надменностью они хорошо гармонировали с грациозными лебедями. На холме возвышалась беседка: шесть каменных столбиков толщиной в слоновью ногу, на которых покоилась крыша – как бы верхняя половина Сатурна с кольцом. Ноги были желтого цвета, Сатурн и кольцо – темно-зеленые. В этой беседке мы с Колей беседовали.
И, когда случалась поклевка, у меня сердце екало. От пульсирующего поплавка расходились по воде и таяли, сглаживаясь, ровные, будто циркулем выведенные круги. Я подсекал. Но в лучшем случае попадался карп.
– Щуки в проточной воде живут, – сомневался я.
– Говорящая может хоть в водопроводной, – успокаивал меня Коля. – Она ведь способна любое желание выполнить – в том числе и свое. Скажет: хочу выжить в мазуте. И выживет.
И опять я ждал поклевки. Ждал, чтобы от поплавка пошли расходиться ровные круги. Увы, круги и клеточки – вот пока все наше разнообразие. Мы ехали, кружили, как падающий кленовый лист. На одном из виражей я увидел ее. Ту самую женщину, что носила одинаковое имя со студенткой и малышкой в коляске, которых я однажды повстречал у фонтана. Вероника! Какие у нее были глаза! А в руках она держала букетик цветов. И с тех пор я стал просить Колю подольше задерживаться у ее остановки. Иногда нам удавалось дождаться ее. Всегда она была с букетом.
– Где берут такие прекрасные цветы? – поинтересовался я.
– Я возвращаюсь с работы, – устало отвечала она. – А работаю ночным инспектором по цветам.
– Хорошо, что не контролером, – мрачно шутил Кошкодрал.
Да, в этой карусельной жизни спокойствия не было. Все ждали контролеров.
И они нагрянули. Две женщины в цветастых платьях и с кошелками, будто на базар собрались. Вошли и принялись проверять билеты. Мы оцепенели. Но Суфлер – он первым очнулся – моргнул Человеку, который проговорился. Тот пробуравил худеньким телом скопление людей перед кабиной Коли. Коля резко тормознул и распахнул двери.
– Машина сломалась, – в театральный микрофон объявил он.
Пассажиры столпились у обоих выходов. Тут же Кошкодрал и Суфлер подхватили под руки одну контролершу, другую таким же манером подхватили Борода с Человеком, который проговорился. В мгновение ока обе женщины оказались на улице, где были покинуты своими провожатыми.
Коля рванул пустую машину с места. Суфлер и Кошкодрал зашагали прочь. Человек, который проговорился, исчез в подземном переходе. Так получилось, что мы с Бородой выбрали одно направление. Шагали быстро, не останавливаясь, пока не вышли к зданию школы, возле которого Борода замешкался.
– Идите, я побуду здесь, – сказал он и застыл, вперив взгляд в окна четвертого этажа. – Там был мой кабинет, – скорбно произнес он.
– Вы работали в школе? – удивился я. Он кивнул.
– Преподавал физику...
– Никогда в ней ничего не понимал, – разоткровенничался я. – И сейчас не могу понять, что заставляет ток бежать по проводам.
– Тянет меня сюда, – не слыша, продолжал Борода.
– Почему же вы тогда кружите в троллейбусе?
– А куда деваться? – вздохнул он. – И кроме того, я всегда исходил из предпосылки, что троллейбус – личинка дирижабля. А значит, есть шанс подняться вверх и взглянуть на кипение жизни оттуда. Быть может, сверху удастся увидеть сеть ее законов?
