С Монком Бонапарта тем более не следует сравнивать. Монк перебегал "от партии, к партии, был время от времени сторонником короля, парламента и Кромвеля" [126].
Есть достойный человек, это Цезарь. Но Цезарь и Бонапарт "похожи как герои" и "разные как политики".
"Брут, выступая против Цезаря, защищал социальный порядок против анархии, собственность против аграрного закона, народ против плебса... Напротив, Бонапарт объединил класс собственников... Власть первого консула получила санкцию трех миллионов граждан, лично выразивших свою волю... Цезарь был узурпатор... Бонапарт законный консул". Бонапарт также и выдающийся полководец, и защитник страны, и умиротворитель нации [127].
Общественное мнение Парижа в этом памфлете, столь нескромно и грубо славившем Бонапарта, увидело опасную тенденцию: его стремление к монархической власти. Трудно, конечно, сказать, думал ли первый консул в те дни об императорском троне, но усиления авторитарного начала в государстве он определенно желал. И брошюра была своего рода "пробным камнем" и подготовкой общественного мнения.
Бурьенн в мемуарах рассказывал историю появления этой брошюры. Когда он ее прочитал, то пришел к тому же выводу, что и все: в ней проповедуется наследственная монархия. Вскоре он узнал, что брошюра вышла из недр министерства внутренних дел, которое возглавлял брат Наполеона - Люсьен Бонапарт. А еще через несколько дней у Бурьенна состоялся разговор об этом памфлете с первым консулом. Бонапарт спросил у своего секретаря: читал ли он "это" и что он "об этом думает". Бурьенн ответил откровенно: "Я думаю, генерал, что эта книжка способна произвести величайшее зло в общественном мнении: она кажется мне преждевременной, ибо слишком рано открывает ваши замыслы" [128]. Наполеон взял книгу и бросил ее на пол... А на другой день ближайшие от Парижа префекты прислали по экземпляру первому консулу, и в одном из донесений было сказано, Бурьенн это точно запомнил, что такое сочинение "может обратить против него (первого консула - Д. Т.-Б.) кинжалы новых убийц" [129]. Тогда Наполеон вызвал Ж. Фуше. Разговор состоялся в присутствии Бурьенна:
"- Что это за книжка? Что о ней говорят в Париже? - сердито спрашивал первый консул.
- Генерал,- отвечал министр полиции, - все единогласно считают ее весьма опасной.
- Если так, то зачем вы допустили ее издать? Это непростительно...
- Но, генерал, ваш брат Люсьен взял эту книжку под свое покровительство; она напечатана и издана по его приказанию; одним словом, она вышла из министерства внутренних дел.
- Мне все равно! В таком случае вы, как министр полиции, обязаны были взять Люсьена под стражу и посадить в Тампль. Этот сумасброд не знает, что выдумать для того, чтобы повредить мне" [130].
После этих слов первый консул вышел из кабинета, хлопнув дверью. "Посадить сочинителя в Тампль, - сказал Фуше Бурьенну, - это было бы трудновато". И далее рассказал о том, что ему было известно: "Как только я узнал об этой книжке, тотчас отправился к Люсьену, дабы дать ему почувствовать его неосторожность; тогда вместо ответа он сходил за рукописью, которую мне показал, и что же я увидел? Поправки и отметки, сделанные рукой первого консула" [131].
Таков неожиданный итог этой истории. Подобных примеров вторжения Наполеона в издательскую деятельность можно было бы привести немало. Об этом свидетельствуют и разыскания Тарле о положении печати в ту пору.
Довольно часто первый консул заставлял своих историографов в преувеличенном виде рассказывать о его победах. Так появились работы Д'Астрела, П. Валлонга, затем уже в годы империи - сочинения Траншан де Лаверна о различных сражениях Наполеона [132]. С 25 декабря 1805 г. стали выходить бюллетени Великой армии, они имели распространение не только на территории империи, но и в других странах Европы [133]. Читали бюллетени даже в России [134]. В них всегда в победном тоне рассказывалось о наполеоновских сражениях. По поводу всей этой литературы очень хорошо сказал Бурьенн:
"Желательно, чтобы историк эпохи... не доверял бюллетеням, депешам, нотам, воззваниям, изданным Наполеоном или прошедшим через его руки, и основывался бы на источниках более достоверных. Что касается меня, то я считаю пословицу: "Лжет как бюллетень" столь же справедливой, как и то, что дважды два - четыре. Бюллетени всегда возвещали то, что Бонапарт желал выдать за правду... Официальные известия почти всегда были изменяемы: ложь находилась как в объявлениях о победах, так и в изложении неудач и потерь. История, написанная единственно на основе бюллетеней, переписки и официальных актов того времени, действительно была бы не чем иным, как романом" [135].
