А днём старый знакомец развлекал Дину иначе: историями из той маминой жизни, которой был свидетелем. То и дело сбиваясь на некую забавную старомодность в выражениях.
— Вот вы, Диночка, знаете, какая у мамы была основная специализация?
— Зооинженер по коровам, овцам и лошадям.
— С этаким крестьянским и зоологическим оттенком, значит. А ведомо ли вам, что всех таких инженеров смешанного профиля всенепременно обучали ещё и верховой езде? Она этим хвалилась?
— Нет.
— Понятно… До преобразования то был институт коневодства, а после — только факультет. Мы с ней на самый стык попали. Сначала готовили из нас узких специалистов, потом — чрезмерно широких. Первый курс тренировался на ипподроме, второй — в Конь-Колодезе с дончаками, а третий уже зарабатывал дипломы операторов машинного доения. Весь, кроме вашей мамы. В ней прорезался талант всадника. Она и до Тимирязевки призы юниоров брала, и за честь академии не однажды стояла. Сразу после пятого курса её включили в нашу сборную — и за рубеж. Собственно, во втором составе и ещё ветеринаром по совместительству. Это потом оформили всё как обмен опытом. Времена тогда тоже ломались.
— Ну да, ну да. Так отчего же она не гордилась таким? Не рассказывала? Железный занавес ведь давно уже рухнул?
— И Берлинская стена тоже, — дядюшка Георгий покачал головой. — Да разве дело в этом. Послали её вдобавок рекламировать новую нашу скаковую породу. Контракт на два года. Как по-вашему, почему ее так интересно зовут, с французским оттенком — Арвиль, полностью Рене Д'Арвиль? Вроде сценического или писательского псевдонима. У жокеев тоже такое принято. Она ещё наравне с мужчинами в стипльчезе участвовала. И не в одном. Устроители с обеих сторон затеяли небольшую интригу. Всех деталей не знаю, но дело было вполне законное, не посвятили только рядовых зрителей и прессу.
Дина провела рукой по густым волосам, потом снова опустила на подлокотник:
— Как удивительно. Теперь я догадываюсь.
— О чём именно?
— Ну что мама из меня хотела сделать своё подобие. Хотя нет — могла бы показать ясней, а не улыбаться в ответ на любую мою дурацкую выходку.
— Не думаю. В вас, Диночка, и так от неё девять десятых, а от импортного папы — лишь одна. Так что копия и так и этак вышла.
Георгий Григорьич пожевал губами:
— В общем, ваша матушка тоже неудачно упала на дистанции. Сама лишь коленку раздробила, а вот лошадь — позвоночник. Это уже, как понимаете, всё. Потом Равиля долго лечилась, забеременела отчасти себе в утешение, уехала на родину и родила вас уже там. Тут ей, похоже, стало вовсе не до побед: и шок, и вам требуется воспитание с образованием, и хорошие деньги ради того нужно зарабатывать.
— Получается, из меня только лишнее несчастье получилось, — жаловалась чуть позже Дина Пломбиру.
«До чего у вас, людей, всё сложно, — отвечала ей вторая половина чудища, — не умеете радоваться тому, что было, и опрокидываете своё горе в те времена, которые ещё не пришли. Травитесь на два фронта. Давай-ка лучше опробуем новый аллюр».
И они снова плыли между трав и звёзд, одним махом перелетали через меловые карьеры и взбирались на плато.
С матерью Дина лишь переписывалась: одна не хотела, чтобы дочка надрывала себя, переходя из транспорта в транспорт, и нагружала собой и так непростую ситуацию, другая боялась даже приоткрыть ей свою невероятную и уже такую привычную тайну. Правда, записки так и сновали взад-вперёд, как стрижи под утёсом с гнездовьями. Было ещё одно: всякий раз, когда девушка просыпалась по утрам, ей казалось, что на ступнях, потом на щиколотках лежит какая-то тёплая тяжесть, покусывает, будто шерстистыми иголочками, пробегает от кончиков пальцев до колен. Ни с кем нельзя было отчего-то поделиться: сокровенная тайна тела.
В одну из ночей, когда не было рядом даже дяди Георгия, Пломбир, едва возникнув, с легкой грустью сказал Дине:
«Неплохо мы с тобой поработали. А теперь надо бы мне отойти — другая забота одолевает».
Дина понимала, что это хорошее так же не вечно, как и все хорошие вещи в мире, но всё равно холод коснулся сердца.
«Да не бойся, не навсегда, — утешил её конь. — Приду ещё. Помнишь, как и когда к Томасу Лермонту, Тому Рифмачу явились два белых оленя из сказочной страны? А пока мы с Дракошей тебе и подарок приготовили, даже не подарок, а вроде как символ завершения дел. Только вот в чём загвоздка: испугаться можешь с непривычки».
