— Мам, ты редкие конские масти ещё помнишь? Вот если кожа розовая, а не серая, — это какие?
— Всего две: изабелловая и белорожденная, — машинально ответила та. — Кремовая, светло-бежевая или слегка желтоватая, голубые глаза — изабелла. Белая, или седая, глаза голубые или карие — беляна, таких на свете можно пересчитать по пальцам. Прочие похожие кони называются светло-серыми — да ты ведь помнишь?
И лишь потом сообразила, что обе углубляются в почти запретную тему.
— А если кожа розовая, волос седой, а глаза сплошь чёрные-пречёрные?
— Девочка, не бывает такого.
«Тогда почудилось, наверное», — хотела сказать Дина и удержалась. Нельзя было выдавать тайну никому на свете.
…Среди ночи Белый Конь явился снова и заходил перед окном, обтирая о наличник жаркие бока. Луна ещё не взошла, только Дракон отливал тусклой золотой сканью да над невидимым отсюда проломом в земле играли сполохи.
Дина пошевелилась, осторожно откинула простынку, стараясь не задеть ею ма Арвиль. Подтянула себя к окну.
— Здравствуй. Ты чего пришёл?
«Пригласить», — послышалось ей в едва слышном ржании.
— А как я выйду отсюда? Ещё с моей качалкой… каталкой возиться надо, маму разбужу.
Оговорилась: уж какие теперь для неё конские бега!
Конь вытянул переднюю ногу, сделал реверанс:
«Вот так».
На спине оказалось широкое седло, как у пони — ребячьих «покатушечников»: спереди широкая петля на две руки, сзади — высокая спинка.
«Держи и лезь».
Ухватиться за петлю, лечь животом на подоконник и перевалиться наружу — вернее, переползти на спину лошади — оказалось совсем просто. Как во сне…
— Да тут ни уздечки, ни повода, ни стремян. Как усижу в седле? Как править-то стану?
«Просто возьмись покрепче за петлю и дёргай тихонько в нужную сторону. Да я и без тебя знаю, куда идти. На крайний случай в шенкеля возьмёшь».
— Шенкеля мои в больничной палате остались. Ноги как две тухлых макаронины.
«Правда? Ну, я потихоньку».
Он тронулся плавным шагом, потом перешёл на иноходь, чуть переваливаясь с боку на бок.
«Держишься?»
— Ага. Никогда этого аллюра не пробовала. У нас таких бегунов не выращивают или переучивают. Нестойкие на ходу, говорят. Вообще считают иноходь пороком. Упасть не боишься?
«Куда — на землю или в облака?»
— А куда мы поскачем?
Вместо ответа конь гикнул, будто рассмеялся пронзительно. Промчался по траве, не шелохнув и былинки, перемахнул через кусты тёрна, вылетел со двора как на крыльях.
И понёс девушку по берегу, вдоль Дороги Дивов. Дивов и Див — теперь Дина поняла, почему их названия склоняются так необычно. Это были окаменевшие мужчины и женщины, будто в старой сказке. Они стояли по обеим сторонам гигантского разлома и разговаривали, перебрасываясь светящимися шутихами.
«Люди назвали этот овраг чуть смешно: „Три Яружки“, хотя он один и огромный. Видишь такие бледные языки по краям? Меловые. Вечером они делаются прозрачными, как облака, а днём между ними всё время сквозят птицы: щурки, скворцы, воробьишки нахальные. Им в здешних норах уютно, как на небе».
Теперь Дина с конём плыли по самому каньону, словно по горной реке с обрывистыми берегами, и туман, который поднимался снизу, покачивал их наподобие гондолы. В склоне обрыва были видны отверстия птичьих жилищ, в основании белых гор — такие же круглые или закруглённые входы.
«Птицы здесь что люди, а люди — что летучие мыши, — конь коротко взвизгнул, и откуда-то из-под низу взлетела целая стая двойных перепончатых крыльев. — Но не бойся, они пугливы и ничего нам не сделают, не то что змеи».
— А змеи?
«Степные гадюки селятся в развалинах монастырей и редко оттуда выходят. Правда, опасны только пешеходу».
— Лошадь, а ты их не боишься?
«Попробовали бы попасть мне под копыто, да и шкура моя для них толста — клыки мигом завязнут».
Конь внезапно приподнялся, будто скандинавский драккар, идущий поперёк волны, забрался ещё на ярус. Теперь они скользили мимо запертых дубовых дверей с надвратными иконами — лица и кисти рук смутно мерцали во тьме, словно огромные светляки.
«Если хочешь, можешь помолиться».
— А внутрь можно или там заперто?
«Заперто — не заперто, а химерам туда вход запрещён».
