Лорд Байрон. Заложник страсти - страница 76
Хобхаус привез с собой «десять тысяч анекдотов о Наполеоне, забавных и основанных на реальных событиях». Это заставило Байрона задуматься о человеке, который пленил его еще в школьные дни. «Наполеон! На этой неделе решится его судьба. Кажется, все против него, но я надеюсь и верю, что он победит, по крайней мере отразит натиск захватчиков. По какому праву мы насаждаем во Франции монархов? Да здравствует Республика!.. Чем больше равенства, тем равномерное распределяется зло, становясь не таким тяжким бременем после разделения между многими людьми. Итак, Республика!»
Но ни общество Хобхауса, ни светская жизнь, ни театр не могли отвлечь Байрона от грустных мыслей. Весь февраль он ощущал разлад с самим собой. Он не мог спать и читать, даже стихи не приносили облегчения. Еще в ноябре Байрон начал комедию и роман, но сжег их, потому что они «слишком напоминали действительность». Также он вырвал две страницы из своего дневника. Скрытность теперь стала для него важнее откровенных признаний. И все-таки только дневнику мог он поверить свои самые тайные мысли. В нем он анализировал свои слабости: «В присутствии женщины во мне все смягчается. Они оказывают на меня какое-то странное влияние, даже если я не влюблен, чего не могу объяснить, потому что в целом придерживаюсь невысокого мнения о них. И все же, если поблизости женщина, я более снисходительно начинаю относиться к себе и к окружающему миру. Даже миссис Мьюл, которая зажигает у меня свечи, самая древняя из всех женщин, но не самая дружелюбная – дружелюбна она лишь со мной, – всегда вызывает у меня улыбку, что совсем несложно сделать, когда я в хорошем расположении духа».
Еще больше усугубили разочарование Байрона размышления над собственными литературными трудами; ему казалось, что они не имеют большой ценности. Слишком много в них «лавы воображения», появившейся, чтобы избежать землетрясения в личной жизни. Байрон с неудовольствием замечал, что отклоняется от своего истинного предназначения, сатиры в стиле Поупа, которая так ему удалась в «Английских бардах и шотландских обозревателях», занявшись вместо этого написанием ставших популярными автобиографических восточных поэм и «Чайльд Гарольда». Байрон писал Муру: «…Недавно я стал подумывать, что мои вещицы странным образом переоценили, однако в любом случае я с ними навсегда покончил. Могу вам признаться в том, чего не говорил никому: последние две поэмы, «Абидосская невеста» и «Корсар», были написаны за четыре и за десять дней, чрезвычайно унизительное признание, которое доказывает мое желание быть оцененным публикой и желание публики читать произведения, имеющие только временный успех».
Байрон позировал Томасу Филлипсу, известному портретисту, но по-прежнему с неохотой принимал участие в светской жизни, соглашаясь на предложения пообедать лишь из вежливости или по привычке. Он предпочитал остроумное и интеллигентное общество, собиравшееся в доме Роджерса, где Шеридан, Макинтош и Шарп рассказывали старые анекдоты. Испытывая все возрастающий интерес к нравам и литературе XVIII века, Байрон больше наслаждался этими экскурсами в прошлое, чем безвкусными сборищами английского высшего света. «Какие пьесы! Какой блеск остроумия! Конгрив и Ванбру – ваша единственная комедия!» – восклицал Байрон, прочитав переделанную Шериданом комедию Ванбру «Неисправимый», получившую название «Поездка в Скарборо».
Несмотря на внутренний разлад, Байрон продолжал переписку с Аннабеллой Милбэнк, отправляя ей иногда шутливые, а иногда серьезные письма. Нечто отличное от обычного волокитства привязывало его к этой миловидной девушке, которая присылала ему серьезные наставления. Возможно, ему доставляло удовольствие осознание, что ему удается смутить ее логический ум. Возвращаясь к вопросу об утешениях религией, он писал: «Это источник, из которого я никогда не черпал и, надеюсь, не буду черпать утешения. Если я когда-либо чувствую искреннее благоговение, то лишь тогда, когда сталкиваюсь с чем-то хорошим, о чем даже не помышлял, и тогда готов благодарить кого угодно, только не человечество… Зачем я пришел в этот мир, я не знаю, куда уйду потом, бессмысленно спрашивать. Среди мириад живых и мертвых миров, звезд, звездных систем, бесконечности какой смысл волноваться о судьбе атома?»
