Мэри Шелли наблюдала за процессией из своего дома. Позже она писала Трелони: «…пробудив многочисленные мысли о нем, восхищение его гением и любовь ко всем его недостаткам, проехал мимо моих окон по направлению к Хайгейту катафалк с его безжизненным телом, прекрасным телом, которым при жизни я так часто мечтала обладать…»
На окраине города пустые экипажи повернули назад, и только представители похоронной компании сопровождали кортеж на север. Процессия была в пути четыре дня. В каждом городе она собирала толпы людей, которых становилось все больше по мере приближения к постоялому двору Блэкмурс-Хэд в Ноттингеме. Черные балдахины карет были покрыты пылью, и народ в молчании смотрел, как процессия вкатилась во двор. Зазвонил колокол церкви Святой Марии.
Хобхаус вспоминал, как навещал Байрона в Ньюстеде в 1809 году. За этим последовали другие воспоминания: «Из пяти человек, часто ужинавших у Байрона на вилле Диодати близ Женевы: Полидори, Шелли, сам лорд Байрон, Скроуп Дэвис и я – первый покончил с собой, второй утонул, третий был погублен врачами, четвертый в ссылке!!!»
Старый друг Байрона Фрэнсис Ходжсон и полковник Уайлдман, владелец Ньюстедского аббатства, 16 июля присоединились к похоронной процессии на пути к церкви Хакнелл. Когда они выехали с постоялого двора, из церкви раздался печальный колокольный звон. Напыщенность процессии: пажи, богатые бархатные покрывала, наемные участники похоронной процессии, черные кони с перьями на головах – все это было приятно глазу Джона Кема Хобхауса, члена парламента, но его мысли постоянно уносились к другим, беззаботным временам, когда он гулял в этих местах вместе с Байроном.
Когда гроб внесли в семейный склеп поэта, его поместили на гробницу пятого лорда Байрона. Какая-то частица многоликой души Байрона была бы довольна таким концом: его прах смешался с прахом одного из предков. А другая частица его души увидела бы «…смех под обликом печали, как в тех каретах скорбных утаен, в которых гости едут с похорон» в торжественной службе, завершившейся чтением молитвы над бренными останками поэта.
Но в «Чайльд Гарольде» Байрон сам себе написал эпитафию более искреннюю и трогательную, чем все слова, произнесенные над его гробом в Англии и Греции:
Зато я жил, и жил я не напрасно!
Хоть, может быть, под бурею невзгод,
Борьбою сломлен, рано я угасну,
Но нечто есть во мне, что не умрет,
Чего ни смерть, ни времени полет,
Ни клевета врагов не уничтожит,
Что в эхе многократном оживет
И поздним сожалением, быть может,
Само бездушие холодное встревожит.
(Перевод В. Левика)
Какая-то часть души Байрона осталась на земле после его смерти, и именно она побудила его близких друзей и знакомых верно хранить память о нем и не забывать его. Немногим людям после смерти удавалось сохранить такое влияние на других людей. Хобхаус скоро понял это. Он писал: «Бедный Байрон! Он всегда вдохновлял своих друзей при жизни, и, кажется, после смерти им будет нелегко забыть его».
Не успели вести о его кончине появиться в газетах, как несколько женщин, близко знавших Байрона и достаточно нескромных для того, чтобы поведать в переписке о своих отношениях с ним, стали осаждать Хобхауса с просьбой вернуть им письма поэта. Среди них была Каролина Лэм. Но когда нужно было вернуть ее письма Байрону, она не нашла в себе сил расстаться с ними, и Хобхаус оставил у себя письма поэта в залог того, что она не опубликует свои в каком-нибудь очередном романе. Каролина писала Меррею с просьбой рассказать ей обо всех подробностях смерти Байрона: «Мне очень жаль, что я была несправедлива к нему». Она хотела видеть Флетчера, возможно, чтобы узнать, не упомянул ли ее Байрон на смертном одре. «Это красивое бледное лицо» воистину преследовало Каролину Лэм до самого последнего вздоха.
Леди Фрэнсис Уэбстер просила уничтожить ее письма Байрону. Но Хобхаус, чтобы возместить ущерб от уничтожения мемуаров, не стал ни уничтожать, ни возвращать письма дюжины женщин, жаждавших вернуть свидетельства своего давнего увлечения. Решительно противостоя натискам многочисленных биографий и воспоминаний о Байроне, включая воспоминания Мура, Хобхаус столь же верно продолжал хранить письма и бумаги Байрона, в то время как Мур, который прежде один выступал за сохранение мемуаров, напечатал в своей книге о жизни Байрона только избранные места из его писем, а остальные либо уничтожил, либо предоставил это дело своему редактору, поскольку все письма исчезли.
