Наверное, растерял свой дар в Венеции,
С какой-нибудь прелестной юной женщиной…
Несомненно, Байрон не забыл о том, как Меррей был не уверен в успехе «Манфреда».
Весь август прошел в развлечениях в Ла-Мире. По выходным регулярно появлялся синьор Сегати, но не для того, чтобы устраивать сцены любовнику жены, а чтобы поухаживать за дамой, живущей по соседству, а порой сообщить Байрону и его друзьям последние сплетни из Венеции. 29 августа он поведал одну историю, которая понравилась Байрону, так как в ней отражались венецианский образ жизни и моральные устои. Муж одной женщины погиб в море, по крайней мере, так она думала и завела любовника, «вице-мужа», как шутливо назвал его Байрон. Через несколько лет ей встретился турок, который назвал себя ее мужем и, по словам Хобхауса, сделал ей три предложения: «бросить любовника и пойти со мной, остаться с любовником или принять денежное содержание и жить одной». Далее Хобхаус добавил: «Дама еще не дала ответ, но мистер Загати заметил, глядя на Б., что уверен, что она не оставит любовника ради мужа. Это слишком грубо даже для меня».
Байрон решил, что этот случай может лечь в основу произведения, в котором он отразит все свои венецианские приключения. Через несколько дней он уже начал работу над комическо-героической поэмой, которая открыла новый литературный период его творчества. Форму поэмы подсказало произведение Джона Хукэма Фрира, остроумная сатирическая поэма, созданная по образцу Луиджи Пульчи, жившего в XV веке предшественника Касти и использовавшего итальянскую октаву. Поэма Фрира, основанная на произведении Пульчи «Моргайте Маджоре», комическо-героических приключениях монахов и гигантов, в свободном разговорном стиле повествовала о совершенно различных предметах, случаях и характерах. Отсутствие единства, лирические отступления, остроумные эпиграммы, ироническое принижение сентиментального, подчеркнутое в кульминационных строках куплетов в конце восьмистрочных строф, разговорный язык, совсем не героическое изображение персонажей и обезоруживающая откровенность описаний делали поэму идеальным образцом для Байрона. Она особенно пришлась ему по вкусу потому, что он всегда презирал обобщенные описания и помпезность английской поэзии.
Одним росчерком пера Байрон скинул с себя оковы британского стиля и манеры «Чайльд Гарольда», и в новых строках появились беззаботность и откровенность, свойственные его письмам. Пусть критики выискивают недостатки, он все равно будет собой:
С натуги я до прозы пасть готов,
Но вот беда: все требуют стихов.
(Перевод В. Левика)
Красота стиля была так же естественна, как красота страны. Все, что рождало воображение, будь это описание, циничный комментарий, чувство, различные отступления, расписывалось во всех подробностях, как в эпистолярном жанре, а дальнейший рассказ мог немного подождать. Описав карнавал, Байрон обратился к женщинам:
Мы знаем, добродетель Дездемоны
От клеветы бедняжку не спасла,
До наших дней от Рима до Вероны
Случаются подобные дела.
Но изменились нравы и законы,
Не станет муж душить со зла
(Тем более – красотку), коль за нею
Ходить, как тень, угодно чичисбею.
(Перевод В. Левика)
Гондола, как нельзя лучше подходящая для тайных свиданий, описывается Байроном так: «…и мнится, лодка с гробом проплывает…» Только с двадцать первой строфы он представил свою героиню Лауру. Вероятно, имя было выбрано специально, как пародия на платоническую и верную любовь Петрарки, поскольку героиня Байрона скорее воодушевляла на страстные взгляды, чем на написание сонетов. После этого следует отступление, повествующее о чарах замужних дам, которые «везде желанными быть хотели», в то время как «хоть мисс, как роза, свежестью сверкает, но неловка, дрожит за каждый шаг…», «все отдает в ней нянькиным уходом, она и пахнет как-то бутербродом».
Свободный от английских предрассудков и условностей английского стиля стихосложения, Байрон почувствовал, что должен воздать хвалу итальянскому солнцу и образу жизни:
Но пусть грешит Италия по моде!
Прощаю все пленительной стране,
Где солнце каждый день на небосводе…
