Мимо Дениса строем прошагали морские пехотинцы, чуть раскачиваясь, как свойственно всем «водоплавающим», и он приветственно поднес ладонь к цветной фуражке.
Теперь, после того как он утром увидел, как воюют эти парни, Давыдов стал относиться к ним с большим почтением, хотя по-прежнему считал, что весь цвет русской армии собран в кавалерии, а именно в гусарах. Правда, внутренний голос с некоторой ехидцей напомнил юному поэту про любимое болото кулика, но усилием воли гусар подавил в себе сомнения, картинно положив руку на вычурный эфес сабли.
— Денис, голубчик!
Давыдов сразу бросился на зов князя Багратиона, который стал его кумиром. Еще бы — генерал был увенчан славой, на его шее покоился большой белый крест, какой в русской армии имело всего пять человек, а на весь флот приходился вообще один кавалер.
Быть адъютантом у такого командующего — счастье! И военному делу у него учишься, и некая толика ослепительных лучей капризной «Глории» перепадает. Да и строевые офицеры относятся к такому адъютанту с почтением и симпатией, а не с легким презрением, как ко всем штабным.
— Надо проследить за разгрузкой лошадей, не пешком же нам ходить или на клячах ездить. Подбери коня мне, штабным и себя не забудь! Там еще ахтырские гусары сходить на берег должны, пусть два эскадрона отправляют на аванпосты, а их командира — ко мне!
Багратион улыбнулся — грузинский акцент в речи почти не ощущался, хотя в минуты волнения он иногда прорезывался довольно отчетливо.
Денис знал, как князь любит лихих офицеров, а потому резво, как добрый рысак, на своих двоих, что, конечно, стыдобственно для настоящего кавалериста, бросился к лошади, запрыгнул в седло и помчался в гавань.
В душе царило ликование, он не мог без умиления смотреть на две вещи — на прекрасных коней и хорошеньких девушек, причем приоритеты были расставлены именно в такой последовательности.
Без лошади он чувствовал себя крайне неуютно, а идущая под ним тряской рысью трофейная английская лошадка вызывала у него чувство невыносимого стыда. Молодому офицеру казалось, что над ним все смеются, тыкают в спину пальцем, говорят, что гусар едет на коне невероятной сизо-рыжей масти. Да это разве лошадь?!
Имя ей одр, которому давно пора на живодерню, а потому гусар решил поторопить события, взволнованно бормоча себе под нос:
— Надо успеть первым, а то всех лучших расхватают!
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
29 июня 1804 года
Ла-Манш
— Ба, знакомые места!
Петр растерянно озирался в роскошно обставленной комнате, больше похожей на гарем какого-нибудь восточного падишаха. На узорчатом полу были набросаны пушистые ковры, стены украшены вышитыми занавесками, материал которых он определил как парча, — аляпистые, с арабской вязью, с густой сеткой золотых нитей.
Мебель была соответствующей стилю: широкая низкая софа на изогнутых ножках, занимающая чуть ли не треть комнаты, просторная, как аэродром, со щедро разбросанными по ней шелковыми подушками, да пара емкостей, очень похожих на сундуки, только лакированные и без замков.
По идее, в такой комнате должно было пахнуть только восточными пряностями и благовониями, но вместо этого здесь устойчиво стоял запах гари и сгоревшего пороха, и было очень жарко.
— Никогда не бывал я прежде в турецких банях, — тихо произнес Петр, расстегивая верхние пуговицы на мундире и чувствуя, как по спине струйками стекает горячий пот. — Роскошная обстановка! Но где же банщик? Твою мать! — Ругательство вырвалось само — Петр наступил ботинком на лежащее за софой тело. То, что это был убитый, император понял сразу: вокруг его головы расплывалось кровавое пятно.
Но вот форма была знакома до боли — синий мундир с желтыми отворотами, такие же, канареечного цвета, гетры да лежавшая чуть в стороне треугольная шляпа со страусиным пером.
— Никак верного драбанта моего деда Карла ухайдокали! Точно! Тогда почему я в прошлый раз шляпу не видел?
Петр огляделся, его взгляд уткнулся на фузею. На этот раз брать ее в руки он не стал, а, желая проверить догадку, подбежал к раскрытому окну и тут же закрыл ладонями уши, настолько ужасен был доносящийся с улицы звук.
