Серебряный крест на оранжево-черной колодке, знак отличия ордена Святого Георгия — заветная награда для любого солдата и матроса, и гардемарины тут не исключение. И теперь он георгиевский кавалер, но недалек тот день, когда его грудь украсится белым крестиком, в центре которого на медальоне изображен всадник, пронзающий копьем змея.
Перед глазами всплыл императорский указ, в котором расплывались строчки, от которых в груди стало жарко: «За бесподобную храбрость при взятии вражеского флагмана означенного корабельного гардемарина произвести в первый офицерский чин».
— О чем задумались, юноша?
Участливый голос боготворимого на эскадре адмирала вывел гардемарина из почти детских мечтаний. Хотя… Плох тот сержант, что не мечтает об офицерских погонах, а уж про золотых адмиральских «орлов» и говорить не приходится.
Федор Федорович Ушаков взирал на Лазарева с такой мудрой улыбкой понимающего отца, что Михаилу показалось, что его мысли прочитаны. И от этого багровый румянец моментально окрасил юношеские щеки, покрытые нежным пушком.
— Ну, полноте, мой мальчик! — адмирал усмехнулся, но тут же добавил такие слова, от которых Лазарев окончательно впал в смущение. Парню показалось, что румянец расползся по всему телу. — О славе мечтать, господин корабельный гардемарин, можно, но война это не только подвиг, но каждодневный, тяжелый труд — соленый пот, пропитанный запахом моря! Вот так-то!
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
Лазарев вытянулся во фронт, но адмирал уже глядел в сторону. Ушаков уставился на еле видимую полоску берега и, властно расставив ноги на качающейся палубе, поднес широкую ладонь к глазам, будто стараясь что-то там разглядеть.
— Мыс Трафальгар… К вечеру наша эскадра будет уже в Кадисе, надеюсь, союзники не подкачали и готовы к бою. Но где же британские корабли, прах подери?!
Восклицание вырвалось у старого адмирала невольно. Подобное чувствовал и Михаил. Он, как и все русские моряки, находился в нервозном состоянии все эти прошедшие дни.
Действительно, происходило то, чего просто не могло быть. «Владычица морей» пропустила русскую эскадру, и ни одного паруса на горизонте он так и не увидел — море словно вымерло…
Дюнкерк
— Царь-батюшка, мы же щелкаем хлебалом, как ты изволишь выражаться сам!
Никогда еще контр-адмирал Грейг не пребывал в столь лютом бешенстве и потому, впервые в жизни, позволил в адрес императора произнести столь нелицеприятную правду, пусть за глаза и втихомолку, чтобы никто не услышал. Хотя, положа руку на сердце, эти самые слова он сказал бы Петру Федоровичу прямо в глаза, появись последний в гавани.
С боевой рубки флагманского броненосца «Тур» была хорошо видна вся гавань, битком набитая боевыми кораблями, транспортами, пароходами, баржами и прочими судами.
— На море тишь и благодать. Самый раз переправляться!
Молодой адмирал продолжил критику, уже с трудом сдерживая эмоции. Имея за плечами пятнадцать морских кампаний, он считал, что высадка должна была начаться еще вчера, и каждый час, не то что день, отсрочки просто губителен.
И незачем ждать прибытия эскадр Ушакова и Сенявина, к парусным линкорам, пусть и паровым, Грейг уже относился с изрядной долей пренебрежения: его броненосцев достаточно, чтобы если не уничтожить, то основательно потрепать весь британский линейный флот.
— Такую силищу собрали… И стоит как привязанная! — Грейг посмотрел в широкую железную прорезь.
Вытянувшиеся линией низкобортные броненосцы дымили трубами и в любой момент могли выйти из гавани, достаточно только подкинуть угля в топки и хорошо раскочегарить машины.
Новые «быки» императорского флота, введенные в строй прошлой осенью числом в пять единиц, являлись улучшенной версией знаменитых «медведей», которыми он командовал в бою у Копенгагена.
Все они были задействованы на прикрытии транспортов в Булони. Да и в Кале стояло четыре броненосца русского типа, но построенных на шведских и датских верфях. Целая дюжина, способная страшным ударом орудийных клыков смести любого врага с водной глади Ла-Манша.
Да хоть весь британский флот, со всеми его знаменитыми адмиралами и капитанами!
