А на следующий день приехала тетя Люба.
Не то ей поздно сообщили, не то что-то там случилось с поездами, но на похороны сестры и ее мужа она не успела. Зато успела к решению вопроса, что делать с Ритой.
— Тут и решать нечего! — сказала тетя Люба, не дослушав сбивчивые резоны родственников, и начала собирать Ритины вещи.
Ритина мама со своей старшей сестрой виделись редко, потому что жили в разных городах, поэтому маленькая Рита тетю Любу помнила смутно. Однако ей сразу понравилось то, что тетка не стала гладить ее по голове и называть сироткой, и еще — что тетя Люба не носила черный платок. У нее была обычная прическа — пышно взбитые волосы, крашенные хной. И платье на ней было не черное, а самое обычное, даже, кажется, в цветочек — по летнему времени.
Родственники отца пытались возражать — исключительно из вредности, как объясняла Рите тетя Люба через много лет. В качестве аргумента они выдвигали тот факт, что тетя Люба никогда не была замужем, но имела дочь.
И где, мол, взять силы еще на одного ребенка, и если, не дай Бог, с Любой что случится, то что будет с Риточкой?
Тетя Люба сразу поставила их на место, сказав, что дочери ее уже скоро восемнадцать лет.
«Вырастила одну, выращу и другую», — твердо заявила она, и родственники отступили.
На следующий день началось хождение по инстанциям. Нужно было оформлять документы на опекунство над Ритой.
— Мне некогда, — сказала тетя Люба в собесе. — Всего на четыре дня с работы отпустили.
— Даже и не думайте! — визгливо закричала огромная тетка в сером «бронированном» костюме. — Это вам не кошка, а ребенок! Одних справок штук двадцать собрать нужно!
Тетя Люба поглядела на нее внимательно и велела Рите выйти из кабинета и подождать в коридоре. Через десять минут ее снова позвали в кабинет, и «бронированная» тетка была сама любезность. Она глядела маслеными глазками и быстро тараторила что-то про документы.
— Мы уезжаем послезавтра, — напомнила тетя Люба, и «бронированная» согласилась выслать документы вслед.
Теперь Рита понимает, что тетя Люба тогда просто дала мерзкой тетке взятку. И Ритина судьба была решена. Тетя Люба увезла ее в свой маленький провинциальный город, и прошло девятнадцать лет, прежде чем они расстались. Рита никогда бы не бросила тетку, которая стала ей матерью, но две недели назад тетя Люба умерла.
Рита очнулась от громкого хрюканья кофеварки. Снова она задумывается о плохом. Нужно взять себя в руки.
В Сережкиной комнате скрипнула дверь, и он возник на пороге — заспанный, лохматый и бледный.
— Ой, — удивился он, — Ритка, ты мне не приснилась? А может, меня глючит?
— Глючит, — передразнила Рита. — Я это, настоящая. Тебе кофе налить? Или лучше чая, а то нехорошо с похмелья-то?
Сережка громко сглотнул и прислушался к себе.
— Пожалуй, лучше чая, — неуверенно проговорил он и скрылся в ванной.
— Ритка, ты только не пропадай! — донеслось сквозь шум душа. — Я ужасно рад тебя видеть!
Рита заварила крепкий чай, себе налила кофе. Всегда у них так было: Сережка ей вроде племянник, а жили как брат с сестрой. Когда тетя Люба привезла ее, шестилетнюю, к себе, Маринки уже не было. Она закончила школу и быстренько упорхнула в Санкт-Петербург якобы поступать в институт. Ни в какой институт она, конечно, не поступила, как и предсказывала тетя Люба, не те у Маринки были интересы. Зато она выскочила замуж и через год родила Сережку. Через некоторое время с первым своим мужем развелась и стала присылать Сережку на лето к матери, а поскольку тетя Люба работала, то Сережку воспитывала Рита. С Маринкой они никогда не были близки — редко виделись, двенадцать лет разницы, а с ее сыном всегда были родными, так уж получилось.
Сережка явился из ванной с зализанными мокрыми волосами. Выглядел он гораздо бодрее.
— Слушай, а я бы съел чего-нибудь! — с воодушевлением сообщил он.
Остатки еды Рита еще вчера выбросила в мусоропровод — не стала разбираться, что уже испортилось, а что еще можно употребить по прямому назначению. В холодильнике сиротливо мерзли полпачки масла и четыре яйца.
Сережка пошарил за кухонным столом и с торжествующим криком извлек оттуда батон, запаянный в полиэтилен.
