Глупое рассуждение! Но достойное художника. Впрочем, художник всегда глуп.
Однако, как бы там ни было, но все это (и художник в том числе, и его глупость тоже!) родилось из любви. То есть она стоит в начале всего осознающего себя сущего, и недаром человек, удаляясь понемногу по тропинке прогресса от лохматой обезьяны, выделил, вычленил любовь в особую сферу вместе с надеждой и верой.
Вера (не важно — во что) движет разумное существо к ею же определенной цели. Надежда не позволяет отчаяться и опустить руки на этом бесконечном и тяжком пути. Любовь же — создает! Может, потому именно ее человечество оберегало, совершенствовало, возвышало и выделило в конце концов в совершенно особую категорию собственного мироощущения.
Сотни, тысячи лет люди поднимались по ступенькам цивилизации, совершенствуя свои мысли и чувства, и возвысились-таки над скотами. Но ведь не потому только, что приручили огонь и изобрели колесо, а еще и потому, и может, еще в большей степени потому, что взглянули друг на друга не как на объект потребления, но и как на предмет восхищения. Облагораживая, возвышая, обожествляя любовь, мы тем самым возвышали, облагораживали, приближали к Богу себя!
И вот...
Мудрецы утверждают, что человечество развивается по спирали.
Течет время... Эволюция... Революции!..
Недавно грянула очередная. Я не о Великой французской и не о Великой Октябрьской — нет! Я о сексуальной.
Любовь раздели, вымазали грязью (надо полагать — чтобы не страшно было дотронуться), вернули на уровень лохматых обезьян и... все стало очень просто.
Вероятно, это пошло от американцев. Те не любят никаких сложностей в жизни, терпеть их не могут. Как только эти сложности возникают, они бросаются как можно быстрее их одолеть, упростить, снять. И направляют на это всю энергию своего живого и изобретательного ума.
Одолев все технические и потребительские проблемы своего существования, янки добрались до мешающих им жить сложностей социальных, среди которых первой на пути оказалась почему-то любовь. Впрочем, слово «почему-то», если разобраться, тут неуместно. Они решили задачку быстро и радикально, со всей присущей им, американцам, беззаботной решительностью и лучезарно улыбнулись своей американской улыбкой. Революция! Хоть и сексуальная...
Ну ладно, их бы это американские дела! Их подход к решению проблем, никогда не подразумевающий и не содержащий ни в доказательствах, ни в конечных выводах тот громадный путь от лохматой обезьяны, который неизменно витает в солидных умах европейцев! Но остальной-то мир?! Казалось бы, он (старые европейские цивилизации), взиравший и до сих пор еще взирающий на Америку как на резвого, шаловливого, не совсем остепенившегося ребенка, не способного серьезно задуматься над серьезными проблемами, должен был одернуть не в меру расшалившегося недоросля.
Однако в сексуальных преобразованиях остальной мир неожиданно кинулся за этим ребенком вспотычку! Ну а что ж?! Ведь насколько сразу стало проще, легче. И сколько проблем снимает! А ведь их, этих проблем, и без того под завязку.
Но значит ли все это, что чувства наши вновь обросли шерстью, что любовь выродилась, иссякла? Хуже того — может, она и не существовала никогда?!
Почему же тогда, подцепив вчера приглянувшуюся девочку (не проститутку, нет, просто подцепившую тебя, как ты ее!) и убравшись от нее сегодня утром почти не попрощавшись, забыв даже имя ее через неделю, ты помнишь ту единственную из прошлого, которая не шагнула навстречу, когда тебе это было нужнее всего, принесла море зла, позволяла любить себя только иногда, по прихоти, а потом ускользала, всегда непонятно — на миг или насовсем? Которую умом почти ненавидишь, все темные и мелкие черточки ее души знаешь наизусть, но вот выкинуть из головы и из сердца не можешь?
Откуда же тогда эта неимоверная тоска, когда, оставшись один, вдруг с холодом под сердцем ощущаешь: НИКОМУ, ну то есть просто ни одной живой душе в этом мире ты НЕ НУЖЕН!
И почему теплеет внутри, а на глаза навертываются слезы, когда тянутся к тебе беспомощные детские ручонки?
Как объяснишь все это без любви, поражающей нас всегда неожиданно, внезапно (молнией!) сладостным безумием — и во все века одинаково?
