Когда они приходили сюда с Алешкой, то сначала нарезали лопухов и борщевика, лакомились сочными стеблями, а уж потом начинали искать ежевику. Но почему так делалось, мальчик не понимал. Зачем жевать хоть и вкусную, но траву, когда под рукой столько прекрасной ягоды?
Ну, теперь-то он сразу взял быка за рога: стал медленно обходить озеро, выгребая и отправляя в рот ежевику, гроздьями висевшую под листами.
Вдруг впереди что-то громко хрустнуло, мальчик отпрянул, схватился за нож и замер. Ножичек был мал — настругать щепок для костра, да содрать шкурку с суслика или зайца и все, и мальчик затосковал и тут же заметил себе: не ходить в лес вот так, безоружным. Мало ли чего!
На сей раз обошлось. Хруст повторился, зашелестело, из кустов выдралась большая коричневая птица, полетела прочь. Мальчик перевел дух и снова зашагал вдоль зеленой стены.
За час или полтора он обошел все озеро. Ладони его стали фиолетовыми, во рту саднило, а в левом боку появилась тупая тяжесть — так много съел он огромных, сизых, кислых ягод.
Увидев, что сделал круг, мальчик выбрался наверх и взглянул на солнце. Оно сильно поопустилось, не обжигало, а мягко и ласково звало назад, домой. Радуясь своему замечательно удачному походу, мальчик кинулся к солнышку.
Он быстро шел по высокой траве, ожидая, что скоро выберется если не на берег, то на поляну с ясенями, но, кажется, что-то было не так. А! Ясени потерялись... Однако прежде чем он это сообразил, прошло довольно много времени: уже и озеро исчезло из виду.
Осталась одна надежда — на солнце. Он все прибавлял и прибавлял шагу, наконец наткнулся и на тропинку, но она уводила куда-то вправо, пришлось бросить ее и снова идти напрямую, на солнышко, а оно опускалось все ниже, ниже и наконец село на верхушки кустов. И тут слезы брызнули у него из глаз, и он кинулся бегом.
«Неужели бес водит? Да как же может бес с СОЛНЦЕМ справиться?! Не-ет! Не может быть! Но куда же меня занесло? А ну как солнышко закатится, что буду делать? Ночевать тут, что ли?» — От одной этой мысли дрожь пошла у него по телу, и он припустил еще быстрей, бросившись прямо в чащу мелких кустиков, вставших на пути, но буквально через пять шагов оступился и покатился кубарем куда-то вниз по крутому откосу.
Опомнился он у самой воды. На противоположном берегу, высоком и открытом, пасся дедов табун, мальчик сразу его узнал. Узнал и место, куда вышел, моментально сообразил, как сюда попал, и нервно рассмеялся.
«Ах ты, глупыш! Вот уж Алешка потешится, когда узнает»...
Он шел на солнышко, а оно съезжало все вправо да вправо, а как раз справа от его переправы река петляла, уползал сначала поприща на два на запад, а потом возвращаясь. Вот в эту излучину он и влез, гоняясь за солнцем, тут и вывалился на берег, уже почти потеряв надежду, и теперь сидел у воды, плакал, смывал слезы, смеялся, опять плакал, опять умывался и рассуждал:
«Засмеет... Разве бы он так промазал. Вот уж... А почему засмеет? Как он узнает? Сам расскажешь... А зачем?! Он тебе что-нибудь рассказывает? Почему ж ты ему должен? Себя на посмешище? К чему? Понял — на ус намотай да помалкивай».
С этого часа и начался путь самостоятельного познания отрока Дмитрия Кориатовича, внука основателя великой династии литовских князей Гедимина.
Все на этой земле начинается с любви — куда от нее денешься!
И берет она за глотку, когда уж берет, всех и всегда одинаково, будь ты патриций или раб, князь или смерд, интеллигент или работяга, живи задолго до рождения Христа или через тринадцать, а то и двадцать веков после.
Любовью начинается жизнь.
Жизнь... Не только то необъятное, что невозможно описать словами, но даже та маленькая часть этого необъятного, то эфемерное, неуловимое, которое пытались и пытаются определить, отделить от не-жизни мудрецы всех времен и народов.
Тем более то прекрасное, что неподвластно рациональному разуму, что воспевают и никак не могут воспеть как следует, в совершенстве, поэты.
И, разумеется, все то, и прекрасное, и ужасное, что порождается вновь возникшей жизнью.
И вообще, если уж на то пошло: все, что есть, от ничтожнейшего до грандиознейшего и бесконечного, невостребованное и неосознанное, никем не осмысленное, не проявленное и не отраженное, не будь во Вселенной жизни — есть оно — нет, было — не было... Не все ли тогда равно?! Кому тогда это нужно?!
